И я действительно непроизвольно дрожала от страха все время, пока шла опера. Однако Луи сидел рядом со мной как ни в чем не бывало, улыбаясь своей спокойной улыбкой, которую, казалось, ничто не могло поколебать.

Какую радость я почувствовала, когда мне показалось, что здоровье моего сына начало понемногу улучшаться! Я забыла обо всех своих тревогах и позволила себе поверить в то, что он действительно становится крепче. Он был очень умным ребенком и всегда забавлял меня своими высказываниями.

— Он будет очень мудрым королем! — говорила я его отцу.

И Луи соглашался со мной.

Его затянули в корсет, пытаясь выпрямить его позвоночник, и он никогда не жаловался на это. Он был словно маленький мужчина.

Я беспокоилась о том, чтобы он научился правильно распоряжаться своими деньгами. В то время я постоянно думала о финансах. Поэтому я приказала его гувернеру, чтобы ему не давали больше денег, чем полагалось на карманные расходы. Он очень увлекся механической куклой, которую увидел однажды, и мечтал иметь ее. Я собиралась подарить ее ему. Он сказал, что просил Бога сделать так, чтобы эта кукла досталась ему. Тогда один из его слуг напомнил ему, что лучше попросить у Бога мудрости, а не богатства.

— На это, мама, я ответил, что не вижу причины, почему бы не попросить его и о том, и о другом сразу! — сказал он мне с улыбкой.

Что еще можно было, делать с таким ребенком, как не дивиться на него?

— Мой дорогой! — воскликнула я. — Ты должен пообещать мне съедать всю ту питательную еду, которую тебе дают. Ты должен вырасти сильным мужчиной. Твой папа в детстве был не слишком силен, зато посмотри на него теперь!

— Я хочу этого! — сказал он.

— Тебе следует сказать «мы хотим», мой дорогой… как это делает король.

Я пыталась научить его, как стать королем. Ведь я постоянно помнила о том, как его отец говорил, что его ничему не научили.

— Когда мы вместе с королем, то мы говорим «мы хотим», мама. Но я сказал правильно, ведь король никогда не говорит «мы» об одном себе.

Он казался таким серьезным и благоразумным, что я не знала, чего мне больше хочется — плакать или смеяться.

Но, как только у меня появилась надежда, он снова заболел. Среди ночи он был разбужен ужасным приступом судорог. Он так страдал, мой дорогой сыночек, а я ничего не могла для него сделать! Доктора постоянно осматривали его и предлагали новое лечение. Они мучили его вытяжкой и говорили о прижигании позвоночника. Он переносил все это с изумительной кротостью и даже находил, что лежать на бильярдном столе очень удобно. Я клала на стол матрац, чтобы он чувствовал себя более комфортно. Он много читал — главным образом, книги по истории. Как-то раз в моем присутствии принцесса де Ламбаль спросил его, выбирает ли он из книги самые волнующие места. Речь шла об истории правления Карла VII. Он взглянул на мою милую глупую Ламбаль почти укоризненно и ответил:

— Я еще недостаточно знаю об этом, чтобы я мог что-то выбирать, мадам. Впрочем, там все интересно.

Он становился все слабее и слабее и не желал, чтобы рядом с ним был кто-нибудь, кроме меня. Когда я входила, в его глазах появлялся блеск.

— Мама, ты так прекрасна! Я чувствую себя счастливее, когда ты рядом со мной. Расскажи мне о прежних временах! — бывало, говорил он.

Под этим он подразумевал те дни, когда он еще мог бегать и играть, как его младший брат, а Муффле крутился возле него. Тогда я рассказывала ему о некоторых небольших происшествиях, случившихся в прошлом, таких, как инцидент в театре Трианона, когда он сидел на коленях у отца и смотрел, как я выступала на сцене.

— Я помню, я помню! — кричал он. — И что же потом случилось?

Он кивал головой, пока я рассказывала. Он уже знал эту историю от слова до слова, потому что на самом деле я уже много раз рассказывала ему об этом. В тот раз я забыла свои слова, и мсье Кампан, сидевший в суфлерской будке с большими очками на носу, пытался найти нужное место. Тогда мой маленький сын воскликнул голосом, полным волнения, и его голос разнесся по всему театру: «Мсье Кампан, снимите эти большие очки! Мама не слышит вас!»

Он смеялся, и я смеялась вместе с ним, хотя на самом деле была близка к тому, чтобы расплакаться.

Возможно, воздух Версаля был для него недостаточно чистым. Один из докторов высказал предположение, что в Ля Мюэтт ему, вероятно, будет лучше.

— Но ведь он не защищен от холодных ветров! — возразил другой.

— Ах, зато эти ветры очищают воздух!

— Комната, которую мсье занимает в Версале, слишком сырая, — сказал Сабатье. — Ее окна выходят на Швейцарское озеро, а вода в нем стоячая.

— Чепуха! — возразил Ляссон. — Воздух Версаля вполне здоровый!

Мой муж вспомнил, что в детстве его отправляли в Медон. Говорили, что тамошний воздух укрепил его силы.

Луи принял решение, и дофина отправили в Медон.

В Версале должны были собраться члены Генеральных Штатов. Я испытывала перед Генеральными Штатами страх, потому что знала, какое беспокойство испытывали те, кого я считала своими истинными друзьями. Когда мы с Акселем обменялись по этому поводу парой слов, он дал мне понять, насколько он встревожен. Я знала, что он считал положение очень серьезным и боялся за меня.

— Луи, а не лучше ли было бы провести это собрание где-нибудь подальше от Парижа? — спросила я мужа.

— Они должны прибыть в Версаль и в столицу! — ответил муж.

— Они лишат тебя твоей власти и твоей гордости! — сказала я.

Я нисколько не сомневалась в этом. Генеральные Штаты были избраны от всех классов общества. Даже члены самых низших классов будут иметь голос в решениях правительства. Такое положение дел не потерпели бы ни Людовик XIV, ни Людовик XV. Но мой муж заверил меня, что это было необходимо.

Шли великие приготовления к церемонии открытия. У страны появились надежды. Казалось, все ожидали от Генеральных Штатов какого-то чуда.

Когда я приехала в Медон повидать сына, то забыла обо всех своих тревогах по поводу предстоящего нам тяжелого испытания (ведь я тоже должна была принимать участие в торжественной процессии). Было очевидно, что дофин быстро терял свои силы.

Когда он увидел меня, его лицо просветлело.

— Когда ты со мной, это для меня самое лучшее время! — сказал он.

Я села рядом с бильярдным столом, на котором он лежал, и взяла его за руку. Он желал знать, как я буду одета во время церемонии.

Я ответила, что цвет моего платья будет представлять собой сочетание фиолетового с белым и серебристым.

— Это будет чудесно! Если бы я был сильным и здоровым, я поехал бы вместе с тобой в карете! — сказал он.

— Да, мой милый! Поэтому ты должен скорее поправляться.

— Я не успею вовремя поправиться, мама, — сказал он серьезно, а потом прибавил: — Мама, я хочу посмотреть на процессию! Пожалуйста, ну, пожалуйста, позволь мне посмотреть, как ты будешь проезжать мимо! Я хочу увидеть тебя и моего дорогого папу!

— Но это утомит тебя!

— Меня никогда не утомит смотреть на тебя. Наоборот, благодаря этому я буду чувствовать себя лучше. Пожалуйста, мама!

Я знала, что не смогу отказать ему в этом, и пообещала устроить так, чтобы он все увидел.

Звонили колокола, и солнце ярко светило. Это было четвертого мая 1789 года — того года, в котором состоялось собрание Генеральных Штатов. Улицы Версаля были живописно украшены. Повсюду на легком ветру трепетали цветы лилии. Я слышала, что по всем Версале не осталось ни одной свободной комнаты.

Повсюду царил оптимизм. Я знала, что ходили слухи о том, что теперь старые методы останутся позади и народ будет участвовать в управлении делами страны. Вот для чего нужны были Генеральные Штаты. Король — хороший человек. Ведь это он созвал Генеральные Штаты. Налоги будут отменены — или, по крайней мере, распределены равномерно. Хлеб будет дешевым. Франция станет раем на земле.