Когда у меня начались схватки, стоял холодный декабрьский день — восемнадцатое число, я хорошо это помню. Немедленно зазвонили все колокола города, чтобы дать всем знать, что у меня начались родовые муки. Принцесса де Ламбаль и мои фрейлины поспешили в мою спальню. Муж пришел в состояние, близкое к ужасу. Ведь наш брак в течение стольких лет служил темой для разговоров, и он боялся, что в данном случае интерес будет даже большим, чем тот, что обычно вызывают королевские роды. Луи собственноручно с помощью веревок соорудил вокруг моей кровати ширмы из огромных гобеленов.

— Их будет не так-то легко опрокинуть, — сказал он.

Как он был прав, предусмотрев такие серьезные меры предосторожности! После этого он отправил гвардейцев с депешами в Париж и Сен-Клу, чтобы созвать всех принцев королевской крови. Они должны были присутствовать при родах, как того требовали традиции.

Как только принцы прибыли, зрители начали штурмовать дворец, и многие из них прорвались в мою спальню. Вероятно, были все же приняты меры, чтобы не допустить слишком большого скопления людей в комнате, но все равно там собралось по меньшей мере пятьдесят человек, жаждавших стать свидетелями того, как королева будет мучиться родами.

Мои схватки становились все чаще. Я пыталась утешать себя тем, что наступил наконец момент, к которому я так страстно стремилась всю свою жизнь. Совсем скоро я стану матерью!

Я условилась с принцессой де Ламбаль, что она без слов даст мне знать, каков будет пол моего ребенка. Я знала, что она находилась рядом с моей кроватью в течение всех долгих часов моих мучений. Жара стояла ужасающая, потому что щели в окнах были заткнуты, чтобы не дать проникнуть в комнату холодному ночному воздуху. Ведь, мы никак не ожидали, что в родильную комнату ввалится такая толпа! Люди стояли так тесно, что никто не смог бы протиснуться между ними. Некоторые даже забрались на скамьи, чтобы лучше видеть. Они всей своей тяжестью налегали на ширмы из гобеленов, так что, если бы мой муж предусмотрительно не закрепил их толстыми веревками, они рухнули бы прямо на мою кровать. Зрители перешептывались друг с другом. Я чувствовала, что мне нечем дышать. Пришлось не только преодолевать тяжкое испытание родов, но и бороться за каждый глоток воздуха. Запах уксуса и эссенции смешивался с запахом потных тел, жара же была невыносимой.

Всю ночь я боролась, чтобы произвести на свет своего ребенка… а кроме того, боролась и за свою жизнь. Наконец в половине двенадцатого утра девятнадцатого декабря мой ребенок появился на свет.

Я лежала на спине в полном изнеможении. Но мне очень хотелось узнать, кого я родила: мальчика или девочку. Я взглянула на принцессу, сидевшую около моей кровати. Она покачала головой. Это был условный сигнал.

Девочка! Я почувствовала болезненное разочарование… и вдруг начала задыхаться.

Я видела лица вокруг меня… целое море лиц! Лица принцессы де Ламбаль, акушера, короля…

Кто-то закричал:

— Боже мой, дайте же ей дышать! Ради Бога, выйдите все отсюда… чтобы она могла дышать!

Я потеряла сознание.

Потом от мадам Кампан я узнала, что произошло после этого. Ни одной из женщин не удалось пройти сквозь толпу, чтобы принести горячей воды. Мне был крайне необходим воздух, и все доктора признавали, что я была на грани смерти от удушья.

— Освободите комнату! — закричал акушер.

Но люди отказались двинуться с места. Они пришли посмотреть спектакль, а он еще не закончился.

— Откройте окна! Ради Бога, откройте окна!

Но окна по всей их длине были заклеены полосками бумаги, и надо было затратить несколько часов, чтобы снять ее и открыть окна.

В жизни моего мужа бывали моменты, когда он был настоящим королем среди обычных людей, и это был один из таких моментов. Он пробился через толпу и с силой, какую никто не мог бы предположить в одном человеке, рывком распахнул окна. Холодный свежий воздух хлынул в комнату.

Акушер сказал хирургу, что мне нужно немедленно пустить кровь, пусть даже без горячей воды, раз ее невозможно достать. Мне тут же сделали разрез на ноге. Впоследствии мадам Кампан рассказала мне, что, как только кровь хлынула наружу, я открыла глаза, и все поняли, что моя жизнь спасена.

Бедная Ламбаль, как и следовало ожидать, упала в обморок, и ее пришлось вынести из спальни. Король приказал, чтобы все зрители немедленно освободили помещение. Но даже после этого некоторые из них не захотели уходить. Тогда valets de chambres[86] и пажам пришлось хватать их за воротники и выталкивать наружу.

Но главное — я была жива! Я родила ребенка, хотя это и была дочь.

Когда я начала осознавать, что происходит вокруг, то увидела, что на мою ногу наложена повязка, и поэтому спросила, зачем это сделали.

Король подошел к моей кровати и рассказал мне о том, что случилось. Все вокруг плакали и обнимали друг друга.

— Они радуются, что ты пришла в себя. Мы боялись… — сказал он, но так и не смог договорить до конца. После паузы он прибавил: — Этого никогда больше не случится! Клянусь!

— Ребенок… — попросила я.

Король кивнул. Девочку принесли и положили мне на руки. И с той самой минуты, как увидела, я полюбила ее и уже никогда не переставала любить.

Мое счастье было полным.

— Бедная малышка! — сказала я ей. — Может быть, ты — не то, что мы желали, но от этого ты нисколько не менее дорога мне. Мой сын был бы скорее собственностью государства. А ты будешь только моей! Вся моя забота будет предназначаться одной тебе. Ты разделишь со мной все мое счастье и будешь моим утешением в беде.

Я назвала ее в честь моей матушки — Мария Тереза Шарлотта. Но при дворе она с самого начала была известна как Королевская Мадам.

Повсюду были разосланы курьеры с донесениями. Мой муж сразу же собственноручно написал письмо в Вену. По всему Парижу проходили празднества с процессиями и кострами, которые так ярко освещали небо, что всю ночь было светло как днем. Звуки фейерверка и ружейного салюта заполняли дворец.

Все шло хорошо, если не считать тяжелых родов, когда мне совершенно нечем было дышать в переполненной комнате. Вокруг дворца собрался народ, чтобы узнать, как я себя чувствую. Об этом ежедневно выпускались сводки. Я ощущала себя невероятно счастливой. У меня был ребенок, и люди так интересовались моим состоянием, что постоянно требовали сообщать им известия о моем здоровье. Король был в экстазе и тоже чувствовал себя счастливым оттого, что стал отцом! Он постоянно заходил в детскую, чтобы взглянуть на свою дочь и полюбоваться ею.

— Какая она милая! — беспрестанно повторял он шепотом. — Посмотрите на эти пальчики!.. У нее даже есть ноготки, десять ноготков, и они безупречны! Безупречны!

Я смеялась над ним, хотя чувствовала в точности то же самое, что и он. Мне тоже все время хотелось смотреть на нее, любоваться ею. Моя дочь, моя собственная дочь!

Мы были молоды. У нас будет еще много детей. Следующим будет дофин — я была уверена в этом.

Нужно было отпраздновать появление на свет Королевской Мадам.

Несколько дней спустя после рождения моего ребенка произошел странный случай. Во дворец пришел cure[87] прихода Мадлен де ля Сите и попросил о встрече с мсье Кампаном. Оставшись с мсье Кампаном наедине, кюре достал коробочку, которую, как он сказал, ему вручили в исповедальне, так что он не знал имени человека, который дал ее ему. В коробочке лежало кольцо, которое, как гласила исповедь, было украдено у меня, чтобы использовать его в колдовских чарах, направленных на то, чтобы у меня никогда не было детей.

Мсье Кампан принес мне его, и я узнала в нем кольцо, которое потеряла семь лет тому назад.

— Мы постараемся узнать, кто это сделал, — сказал мсье Кампан.

— О, пусть их! Ведь кольцо теперь у меня, а значит, их колдовство будет безуспешным. Я не боюсь их.