У самого Иосифа тоже не было сына, но он, видимо, не допускал, чтобы это могло как-то снизить значимость его нотаций королю по поводу обязанности последнего позаботиться о наследнике. Луи же признался моему брату, что желает иметь детей больше всего на свете.

Визит Иосифа имел для нас величайшее значение, потому что ему удалось вытянуть из Луи обещание, что тот не допустит, чтобы это неудовлетворительное положение дел сохранялось. Нужно было что-то предпринимать, и Луи обязан был позаботиться о том, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.

Иосиф уехал в конце мая, пробыв у нас с середины апреля.

На прощание он заявил мне, что я слишком легкомысленная и пустая для того, чтобы можно было рассчитывать на значительные результаты наших бесед. Как это ни прискорбно, сказал он, но у меня совершенно отсутствует способность сосредоточиться. Он был прав, и я сама хорошо это знала. Поэтому он записал для меня все свои «инструкции», которые я должна была внимательно изучить после его отъезда.

Как ни странно, хотя он временами ужасно раздражал меня, теперь, когда он должен был уехать, меня переполняла грусть. Мой брат был частичкой моего родного дома и моего детства. Он вызвал у меня столько воспоминаний! Он говорил со мной о нашей матушке, и благодаря этому она стала как бы ближе ко мне. Я горько плакала, расставаясь с ним.

На прощание он тепло обнял нас обоих — меня и короля. Когда он уехал, Луи повернулся ко мне и сказал с величайшей нежностью:

— Во время его визита мы чаще и дольше бывали вместе. Значит, я перед ним в долгу и благодарен ему.

Это был чудесный комплимент. В глазах моего мужа появилось новое целеустремленное выражение.

Теперь, оставаясь в одиночестве, я читала инструкции Иосифа. Он написал их для меня на нескольких страницах!

«Теперь ты уже взрослая, и у тебя больше нет того оправдания, что ты еще ребенок. Что станет с тобой, если ты не будешь решительной? Приходило ли тебе когда-нибудь в голову спросить себя об этом? Несчастная женщина — это несчастная королева. Ищешь ли ты возможности исправить положение? Отвечаешь ли ты искренне на любовь, которую выказывает тебе король? Может быть, ты холодна или рассеянна, когда он ласкает тебя? Не кажешься ли ты скучающей или испытывающей отвращение? Если это так, можно ли ожидать, что мужчина с холодным темпераментом будет проявлять инициативу и любить тебя со страстью?»

Я серьезно задумалась. Действительно ли все обстоит именно так? Иосиф, при всей своей напыщенности, был проницательным и наблюдательным человеком. Показывала ли я королю свои чувства? Ведь я часто испытывала волнение, когда он приближался ко мне.

Иосиф продолжал критиковать меня в свете своих наблюдений.

«Идешь ли ты когда-нибудь навстречу его желаниям, подавляя свои собственные? Стараешься ли убедить своего мужа, что любишь его? Приносишь ли какие-нибудь жертвы ради него?»

Целые страницы были посвящены моему поведению по отношению к мужу, которое он оценивал в высшей степени критически. Иосиф обвинял меня в сложившемся положении дел. Хотя он не имел в виду конкретно, что именно я виновата в бессилии моего мужа, тем не менее намекал, что сочувствие и понимание с моей стороны могли бы помочь ему преодолеть этот его недостаток.

Он считал, что мои отношения с определенными людьми позорят меня и что у меня есть какое-то свойство привлекать к себе людей непременно самого неподходящего типа.

«Давала ли ты себе когда-нибудь труд подумать, какое мнение сложится о тебе в народе в результате твоих дружеских привязанностей и близких отношений с теми или иными людьми? Имей в виду, что король никогда не играет в азартные игры, а значит, для тебя позорно оказывать покровительство таким дурным привычкам… Еще подумай о непредвиденных осложнениях, которые у тебя возникали на балах в Опере. Я полагаю, что из всех твоих развлечений это — самое опасное и непристойное, в особенности потому, что в таких случаях, как ты рассказывала мне, тебя сопровождал твой деверь, который в счет не идет. Какой тогда смысл ехать туда инкогнито и притворяться кем-то другим?»

Я улыбнулась. А какой смысл, братец Иосиф, в твоем собственном маскараде? Я словно слышала его голос, немного обиженный легкомысленностью этого вопроса: «Мой маскарад — для того, что люди не узнали, кто их благодетель, а твой — чтобы искать бурных и опасных удовольствий. Неужели ты искренне полагаешь, что тебя не узнают?» — «Не всегда, мой дорогой братец, во всяком случае, не чаще, чем тебя!» — «Все знают, кто ты такая, и, когда ты в маске, люди отпускают такие замечания, которые не должны делаться в твоем присутствии, и говорят вещи, совершенно неподходящие для твоих ушей… Почему ты испытываешь желание тереться плечами с этой толпой распутников? Ты ездишь туда не для того, чтобы просто потанцевать! К чему такие непристойности? Король остается на всю ночь один в Версале, пока ты там крутишься среди парижского сброда».

Неужели я забыла советы матушки, писал он. Разве она, с тех самых пор, как я уехала из Вены, не умоляла меня развивать свой ум? Я должна взяться за чтение — за серьезное чтение, разумеется, и должна читать самое меньшее по два часа в день.

Потом он написал одну странную вещь, употребив очень странное слово, которое впоследствии мне пришлось вспомнить.

«По правде говоря, я дрожу за твое счастье. В конце концов, я не думаю, что дела могут вечно продолжаться так, как они обстоят сейчас.

…Революция будет жестокой, и, может быть, ты сама сделаешь ее такой».

Не он подчеркнул это ужасное слово. Я сама подчеркиваю его сейчас.

Тогда мне не пришло в голову, что это довольно странное выражение, но теперь я четко вижу перед собой исписанный братом лист, и, кажется это слово как-то особенно выделяется на странице… Оно словно написано красным цветом — цветом крови.

После отъезда Иосифа я в самом деле пыталась исправиться, потому что знала, что он прав: мне следует играть и нужно стараться быть более серьезной. Я даже пыталась читать.

Я написала матушке, что следую хорошим советам своего брата и «…ношу эти советы в своем сердце»! Я уже не так часто ходила в театр, еще реже ездила на балы в Оперу. Я пыталась полюбить охоту, во всяком случае, несколько раз сопровождала на охоту мужа. Я постоянно стремилась быть любезной со столетними старушками и с «вязанками».

Я действительно очень старалась.

И Луи тоже.

Он сдержал обещание, данное Иосифу, и эта небольшая операция наконец была сделана. Она прошла успешно.

Мы были в восторге. Я писала матушке:

«Я достигла того счастья, которое имеет величайшее значение во всей моей жизни… Наши брачные отношения полностью осуществились. Вчера попытка повторилась и была даже более успешной, чем в первый раз. Сначала я собиралась специально послать к моей любимой матушке посыльного, но побоялась, что это может вызвать слишком много слухов… Не думаю, что уже беременна, но у меня есть надежда на то, что я могу забеременеть в любой момент».

В моем муже произошли разительные перемены. Он был в восторге, вел себя как пылкий любовник и хотел быть со мной все время. Я тоже стремилась к этому и постоянно повторяла самой себе: «Скоро мои мечты станут явью!» Теперь у меня было столько же шансов стать матерью, как и у любой другой женщины.

Луи сказал, что должен написать моему брату, которому он обязан всем этим.

«Надеюсь, что в следующем году я непременно подарю тебе племянника или племянницу… Именно тебе мы обязаны этим счастьем!» — писал он.

Эта новость быстро распространилась по всему двору. Тетушки настаивали на том, чтобы им сообщали все, что касается этого вопроса. Аделаида находилась в состоянии величайшего волнения и во всех подробностях рассказывала об этом своим сестрам.

Луи в порыве откровенности как-то сказал Аделаиде:

— Я считаю это величайшим удовольствием и жалею, что прожил так много времени, будучи не в состоянии наслаждаться им.