Граф Прованский, который должен был бежать вместе с нами, заметил, что такая роскошная карета может привлечь внимание. Но Аксель напомнил ему, что нам предстояло путешествовать в ней много миль. Это будет нелегкое путешествие, и королева не сможет вынести многочасовой поездки в экипаже с плохими рессорами. Граф Прованский пожал плечами и сказал, что приобретет собственный экипаж для себя и своей жены, и выбрал один из самых потрепанных, какой только мог найти.

Между тем, Луи поставил условие. Аксель, естественно, желал довезти нас до границы, однако король сказал, что он будет везти нас только до первой остановки, которая должна была быть в Бонди.

Аксель был в тревоге. Ведь это был его план. Он должен был руководить его осуществлением. Как же могло быть, чтобы он оставил нас в Бонди? Однако на этот раз Луи проявил упрямство. Я думала, что, может быть, он сравнивал себя с Акселем и понял, почему я полюбила этого человека так, как никогда не любила его самого. Я не могла поверить, что Луи ревновал. Я знала, что он по-своему любил меня, но это была любовь без страсти. Тем не менее он был непреклонен и не хотел позволить Акселю ехать с нами дальше Бонди. Так что мы ничего не могли поделать, и нам пришлось согласиться с его решением. Тем днем, на который мы назначили начало нашего побега, должно было стать девятое июня.

Я была поглощена приготовлениями. Мне помогала мадам Кампан. Она знала о нашем плане, потому что я могла полностью доверять ей. Я сказала, что когда приеду в Монмеди, то хочу появиться там уже не в качестве гувернантки, а в качестве королевы. Как мне взять с собой все, что мне могло понадобиться? Мадам Кампан должна приготовить все для меня. Она должна заказать сорочки, и платья. Она должна также сделать покупки для моих сына и дочери. У нее был свой собственный сын, и я сказала, что он может выступать в качестве модели для дофина.

Я знала, что мадам Кампан выполнит эти приказания, хотя по выражению ее лица я поняла, что она была против того, чтобы я заказывала одежду.

Она всегда была искренна. Она сказала:

— Мадам, королева Франции сможет найти платья и белье повсюду, куда бы она ни поехала. Эти покупки вполне могут привлечь внимание, а это как раз то, чего мы желаем избежать.

Я была легкомысленна и вновь стала такой же беззаботной, какой была всегда. Поэтому я только улыбнулась ей. Но она была встревожена. Я рассказала ей о дорожной карете. Я не смогла удержаться, чтобы не похвастаться ею, ведь ее проектировал Аксель.

— Она выкрашена в зеленый и желтый цвета и обита белым утрехтским бархатом! — сказала я.

— Мадам, такой экипаж ни за что не проедет незамеченным! — ответила она.

Потом она прибавила с тем налетом резкости, который не скрывала даже в разговорах со мной, что эта карета будет очень сильно отличаться от того экипажа, в котором будут путешествовать мсье и мадам.

— О да, очень отличаться! — согласилась я.

Ведь их экипаж не был спроектирован Акселем!

Позже мне пришлось осознать, насколько прочно засели в наших головах эти правила этикета, над которыми я так смеялась, когда только приехала во Францию. Мы даже не могли попытаться бежать иначе как по-королевски, хотя именно то, что мы королевские особы, нам и нужно было скрыть. В карете нас должно было быть шестеро — я, король, дети, Элизабет и мадам де Турзель. Нас было слишком много, и из-за этого скорость движения должна была замедлиться. Тем не менее все мы должны были ехать вместе. Мадам де Турзель в качестве мадам де Корфф, разумеется, тоже должна была быть с нами. Я никогда не одевалась сама, поэтому мне необходимы были две служанки. Они должны были следовать за нашей каретой в кабриолете. Кроме того, нас, разумеется, должны были сопровождать верховые и лакеи, так что общая численность нашей группы должна была составлять более двенадцати человек. Аксель и его кучер, конечно, тоже должны быть ехать с нами. Надо было взять с собой также нашу одежду, упакованную в новые чемоданы. Все это должно было сделать нашу карету чрезвычайно громоздкой и еще более замедлить скорость.

Но какой же это был чудесный экипаж! Меня наполняла радость, даже когда я просто смотрела на него. Аксель все продумал. Там было всё: серебряный обеденный сервиз, ящик для хранения бутылок с вином, буфет и даже два ночных горшка из дубленой кожи.

Все это не позволяло надеяться, что можно будет осуществить наш план без помех. И этих помех было множество.

Первой из них мы были обязаны гардеробщице, мадам Рошрей. Я начала подозревать ее вскоре после того, как нас вернули назад в Тюильри, когда мы собирались поехать в Сен-Клу. Я узнала, что у нее был любовник, Гувион, который был неистовым революционером. На самом деле это он устроил так, чтобы она получила должность в моем домашнем хозяйстве и могла шпионить за мной. Она предупредила Гувиона о нашем намерении уехать на Пасху в Сен-Клу. Благодаря этому у орлеанистов было время, чтобы натравить на нас толпу и не дать нам уехать.

Как мне хотелось избавиться от этой женщины! Но в действительности мы, конечно, были пленниками и не могли выбрать тех, кого хотели, чтобы обслуживать нас.

Я сказала Акселю, что мы не можем уехать девятого числа, потому что эта женщина видела, как я собираю вещи, и, может быть, даже случайно слышала, как кто-нибудь упомянул о дате отъезда. Если мы попытаемся бежать в этот день, нас, по всей вероятности, остановят. Нет, нам следует продолжать наши приготовления. Пусть эта женщина думает, что мы уедем девятого числа. А на самом деле мы останемся в Тюильри, как будто все это было ошибкой. Когда мы усыпим ее подозрение, мы сможем быстро уехать, и она не догадается о наших намерениях.

Аксель увидел в этом достаточно веское основание для того, чтобы отложить выезд. Но это встревожило его. Он сказал, что чем дольше мы будем откладывать, тем опаснее это будет становиться. Все же мы назначили тайную дату на девятнадцатое число. Это был достаточно долгий срок, который позволил бы убедить мадам Рошрей в том, что она ошиблась.

Это была первая задержка, но все мы согласились, что она была неизбежна.

По мере того как приближалось девятнадцатое число, напряжение становилось почти непереносимым. Как благодарна я была Луи за его спокойствие! По крайней мере, он не испытывал никаких трудностей в том, чтобы демонстрировать всем свою невозмутимость. Я тоже пыталась делать это, но не осмеливалась смотреть на Элизабет из боязни, что своими взглядами я выдам, что между нами есть какая-то тайна. Разумеется, мы ничего не сказали детям.

Девятнадцатое число было уже совсем близко. Все было готово.

Стало совершенно ясно, что какая-то информация все же просочилась, так как в газете «Друг народа» появилась статья Марата, в которой он выражал свои подозрения, что затевается какой-то заговор.

«Идея заключается в том, чтобы насильно перевезти короля в Нидерланды под тем предлогом, что его дело — это дело всех королей Европы. Вы что, слабоумные, что не предпринимаете никаких шагов, чтобы предотвратить бегство королевской семьи? Парижане, как же вы глупы! Я уже устал снова и снова повторять вам, что вы должны держать короля и дофина в надежных руках, что вы должны посадить под замок австрийку, ее деверя и остальных членов семьи! Их потеря однажды может стать бедствием для нации, она может подготовить могилы для трех миллионов французов!»

Аксель был вне себя от беспокойства.

— Слишком странное совпадение! Какая-то информация все-таки просочилась! — сказал он.

— Я знаю, это все эта женщина, Рошрей. Она что-то подозревает, но не думаю, что точно знает, что именно! — воскликнула я.

— Все же мы должны уехать девятнадцатого числа. Мы не смеем ждать дольше! — настаивал Аксель.

Было восемнадцатое число, и мы уже были готовы бежать на следующий день. Но неожиданно ко мне пришла взволнованная мадам де Турзель. Понизив голос, она сообщила, что мадам де Рошрей попросила отпуск на двадцатое число.