Я сжала ладонями свою больную голову. Глупости, Виктория, романтические бредни. А нужны факты. Хорошо, допустим даже, что Элина и Сериз схватили тигра за хвост. Для начала нужно, чтобы Элина заговорила. Или Церлина Рамсей, возможно, она что-то слышала от дочери.

Телефонные справочники были погребены под кипой нот; такое впечатление, что в последнее время я больше занималась пением, чем звонила по телефону… Фамилии Амбрустер в районе Южной Кристианы не оказалось. Я даже позвонила в справочную службу, чтобы убедиться в этом. Значит, придется еще раз их навестить. Я даже зубами заскрипела, предвкушая это удовольствие. А потом нужно проверить, что делал каждый из перечисленных враждебных ко мне лиц в ночь со вторника на среду. Хотя даже если Ральф Макдональд или Луис Шмидт и пытались сжечь меня, они, вероятно, не стали бы делать этого сами. И все же имеет смысл выяснить, чем они занимались в ту ночь.

Правда, сейчас эта работа не для меня; я все еще слишком слаба и вряд ли смогу начать свои расследования раньше воскресенья. Глаза воспалены, мышцы гудят. Заставив себя доесть то, что лежало на тарелке, я снова легла.

Звонок Лотти, раздавшийся в половине девятого, завершил этот чудесный день. Она хотела убедиться, что я еще жива.

– Не волнуйся, со мной все в порядке, – осторожно произнесла я. Не говорить же ей, что у меня все болит, – в награду я получила бы соответствующее назидание.

– Мец сказал, что ему пришлось отпустить тебя, хотя он считает, что тебя рано выписывать. Я сказала, что у тебя железный организм, и заверила его, что уже на следующей неделе ты совершишь еще что-нибудь подобное.

– Спасибо тебе, Лотти. – Я лежала в темноте, трубка на подушке, около моего рта. – Воображаю, как ты порадуешься, если я буду поворачиваться спиной к тем, кто приходит ко мне за помощью. Буду избегать всякого риска, сидеть дома, смотреть по телевизору мыльные оперы, ну и тому подобное.

– А ты не думаешь, что можно найти какую-то золотую середину? – спросила Лотти. – Представь себе, что я чувствую каждый раз, когда тебя вносят на носилках и я не знаю, жива ты или нет. А вдруг у тебя выбиты мозги или переломаны конечности? Нельзя же все время быть на грани смерти. Может быть, пусть рискует полиция?

– Словом, пусть рискуют другие. Но ведь среди этих других тоже есть чьи-то друзья или возлюбленные. – Я не сердилась на нее, просто чувствовала себя страшно одинокой. – В любом случае когда-нибудь мне придется успокоиться, Лотти; не вечно же я смогу прыгать через горящий обруч или взбираться по веревке. Кто-нибудь другой будет делать это вместо меня. Но только не полиция. Я никак не могу уговорить их заняться этим поджогом; вместо этого они решили обвинить меня же…

Тут я внезапно остановилась. А что, если Элина и Сериз видели, кто поджег «Копья Индианы», и решили шантажировать поджигателя? И тогда он или они сочли за лучшее избавиться от обеих. Возможно, поджигатель подумал, что мне тоже что-то известно, а потому лучше убрать и меня. Просто на всякий случай. Но вот насчет Сериз… Полиция установила, что это был типичнейший случай передозировки наркотиков.

– Знаю, я была с тобой слишком резка, – говорила между тем Лотти. – Но только потому, что очень испугалась за тебя.

– Понимаю, – ответила я устало. – Но мне и так приходится выдерживать напор стольких людей… Такое впечатление, что на меня иногда наваливается не меньше сотни человек. И тут уж сто первого не выдерживаешь – хочется лечь на пол и умереть.

Она долго молчала.

– Значит, чтобы помочь тебе, я должна поддерживать тебя даже в таких вещах, которые заставляют меня страдать? Хорошо, я об этом подумаю, Виктория. Единственное, в чем я никогда не смогу тебя поддержать, – это если тебе вздумается пожертвовать собственной жизнью ради тетушки. Мец рассказал мне о вашем разговоре. На что я ему ответила, что, если бы ты была мужчиной, он бы эту тему даже поднимать не стал.

– И что же он сказал? – спросила я.

– А что он мог сказать? Хмыкнул и пробормотал, что это было бы неплохо. Но все же, Виктория, всему есть предел, и даже так называемому служению людям. Ты уже чуть не пожертвовала жизнью ради Элины. Хочешь теперь пожертвовать собственным рассудком?

– Ладно, доктор, – пробормотала я и сморгнула слезу. Любое доброе слово теперь вызывало у меня слезы, так я ослабла.

– Я слышу, ты устала, – сказала Лотти. – Отдыхай, спокойной ночи.

Она положила трубку. Я переключила телефон на автоответчик и отключила звонок. И когда мне наконец удалось уложить мои неуклюжие руки, провалилась в настоящий глубокий сон.

В субботу я проснулась в половине десятого. Проспала больше тринадцати часов и впервые за эту неделю почувствовала себя отдохнувшей. И тем не менее поднималась и двигалась медленно, стараясь не навредить своей бедной больной головке. В ванной я сняла повязки с рук. При виде распухших оранжево-желтых ладоней у меня чуть не открылась рвота. Но когда я сняла окровавленные пластыри, что испещрили мои руки, словно железнодорожные пути, оказалось, что руки начали подживать. Я пыталась уговорить себя, что раны и ссадины выглядят страшнее всего именно тогда, когда заживают, но все равно у меня свело желудок. Кроме того, я не была уверена, что смогу теперь сама перевязать руки. В клинике мне дали с собой все необходимые материалы, но не проинструктировали, как перевязывать руки, держа бинт в зубах.

Наверное, все-таки можно будет принять ванну: руки положу на края, а сама буду лежать и отмокать. Я пустила воду, бросила немного молочного концентрата для ванн и пошла на кухню ставить чайник и варить кофе. Держать и наливать чайник кончиками пальцев оказалось делом почти непосильным и, во всяком случае, невероятно долгим. К тому времени, когда в руках у меня наконец оказалась чашка кофе, вода в ванне уже переливалась через край. Я осторожно уселась в ванну, держа чашку с кофе кончиками пальцев. Вода выплеснулась на пол, зато руки я, слава Богу, не замочила.

Я отмокала в ванне до тех пор, пока вода не начала остывать. Сначала не думала вообще ни о чем, потом мысли вернулись к тому же, над чем я ломала голову вчера вечером. Непонятно, почему смерть Сериз так напугала Элину, что она обратилась в бегство. А может, ей стало известно, что кто-то накачал Сериз героином и бросил умирать? Но это пока только предположение. Есть и еще одно: Элина скорее всего узнала о том, что Сериз убили, где-то в течение тех суток, которые прошли со времени моего визита до ее панического ночного бегства из гостиницы. Но сейчас она надежно защищена от всех расспросов целой армией врачей и медсестер. До нее мне пока не добраться.

Зато я могу добраться до фирмы «Алма Миджикана». Я с сомнением посмотрела на руки – плохие помощники. Завтра было бы самое подходящее время для того, чтобы проникнуть в офис фирмы, но вряд ли руки заживут так быстро.

Я отставила чашку на подоконник и стала осторожно выбираться из ванны. Вытереться тоже оказалось весьма не просто. Вот ведь как – когда руки в порядке, их не замечаешь; только когда выходят из строя, осознаешь, насколько они необходимы. В третий раз выронив полотенце, я плюнула на это дело и полезла досущиваться в постель.

В тот момент, когда я пыталась натянуть джинсы на свои еще влажные телеса, снизу позвонили. Наверное, Робин. А я-то совсем забыла, что он должен прийти. Я с трудом просунула руки в блузу – слава Богу, она была на «молнии» – и к тому времени, как он взобрался на третий этаж, была почти одета.

– Вик! Как я рад, что ты цела. – Он критически оглядел меня. – Да ты прекрасно выглядишь! А в газетах писали Бог знает что… Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, чем несколько дней назад. Главное, голова прояснилась.

Робин протянул мне букет осенних цветов из своего собственного садика – я знала, как ревностно он за ними ухаживал. Ему пришлось самому налить воду и поставить цветы в вазу. Я смотрела на ярко-желтые маргаритки и вдруг почувствовала волчий аппетит. Мне захотелось бекона, яиц, блинов – словом, хорошего сытного фермерского завтрака.