– Если желаешь полюбоваться «Лейк вью», будешь моей гостьей. Я лично не собираюсь тащиться в Южный Чикаго сегодня вечером.

– Черт возьми, Вик! Можешь ты хоть раз поговорить со мной, не будучи полной мразью?

– Это возможно, Кэролайн. Хочешь говорить со мной – говори. В противном случае я намерена вернуться к тому, что делала, когда ты прервала меня.

Последовала пауза, в течение которой я мигом представила себе, как яростно вспыхнули ее фиалковые глаза. Наконец она проговорила, но так быстро, что я едва поняла:

– Я хочу, чтобы ты все прекратила.

На секунду я пришла в замешательство:

– Кэролайн, если бы ты только поняла, насколько неприятно мне сознавать, что ты морочишь мне голову, ты сообразила бы, почему я обращаюсь с тобой так скверно.

– Я не об этом, – нетерпеливо пробормотала она. – Прекрати поиски моего отца, я хотела сказать.

– Что?! – воскликнула я. – Два дня назад ты, хлопая своими наивными голубыми глазами, умоляла меня, а затем патетически заявила, что рассчитываешь на меня.

– Это было тогда. Тогда я не понимала… я не знала… во всяком случае, именно поэтому мне и необходимо увидеть тебя лично. Ты не сможешь понять все это, говоря со мной по телефону, раз ты так раздражена. Я просто прошу тебя: не предпринимай больше никаких попыток, пока я не поговорю с тобой лично… ради Бога.

Не скажу, что в ее голосе не ощущалось панической угрозы. Мысль моя заработала. Кэролайн знает о Пановски и вредительстве на заводе?.. Да нет, она не знает…

– Ты слишком опоздала, дитя, – наконец ответила я.

– Ты имеешь в виду, что нашла его?

– О нет! Я имею в виду, что прекратить расследование не в твоей власти.

– Вик, я наняла тебя. Я могу и уволить тебя! – сказала она с пугающей непреклонностью.

– Нет, – повторила я твердо. – Ты могла бы сделать это… на прошлой неделе. Но расследование пошло на новый виток. Ты не можешь уволить меня. То есть я не это хотела сказать. Разумеется, ты можешь уволить меня. Вернее, ты можешь только поставить меня об этом в известность и не заплатить мне, но ты уже не властна остановить мое расследование. И самое главное, почему ты не можешь этого сделать, заключается в том, что ты не рассказала мне о Ферраро и Пановски.

– Я даже не знаю, кто они такие! – закричала она. – Мама никогда не рассказывает мне о своих прежних любовниках. Она – как ты… она считает, что я недоделанный ребенок.

– Ты не о том не сообщила, были ли они ее любовниками. Ты не сказала о вредительстве и их увольнении. О суде…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, черт возьми, всезнающая Варшавски, и я не обязана выслушивать все это. Что бы я сделала, так это посыпала бы дустом всех этих твоих букашек, за которых ты выступаешь. Будь у меня только дуст… – Она с грохотом бросила трубку.

Подобное наивное оскорбление убедило меня, что Кэролайн и в самом деле не знала об этих двух мужчинах. Внезапно я сообразила, что не понимаю, почему она уволила меня. Рассерженная, я позвонила в ПВЮЧ, но она отказалась подойти к телефону.

– Ах, чтоб тебя! Ты, маленькое отродье… – проворчала я и тоже швырнула трубку.

Я попыталась вернуться к игре на пианино, но мой энтузиазм пропал. Я подошла к окну гостиной и принялась следить за возвращавшимися домой служащими, трудившимися с девяти до пяти. Предположим, что мои утренние размышления были недалеки от истины. Предположим, что Луиза Джиак участвовала в саботаже и Гумбольдт защищал ее. Возможно, он позвонил Кэролайн и заставил ее уволить меня. Хотя Кэролайн не из тех, кого легко заставить. Если кто-то из людей Гумбольдта попытается добраться до нее, она скорее вцепится ему зубами в икры и будет висеть до тех пор, пока он не лишится сознания от боли.

Внезапно мне пришло на ум: о чем бы ни намеревалась говорить со мной Нэнси, все это могло пролить свет на главную проблему. Я снова набрала ее номер, но ее все еще не было дома.

– Валяй в том же духе, Клегхорн, – проворчала я. – Очевидно, я не очень нужна тебе и зря оставила два сообщения. Тебя что, поезд переехал или произошло еще что-нибудь в этом роде?

В конце концов я надоела самой себе, устав от вспышек собственного гнева. Я позвонила Лотти Хершель. Она оказалась свободна и была рада составить компанию. Мы отправились в «Джипси» и вдвоем прикончили жареную утку, а затем пошли к ней домой, где она пять раз подряд обыграла меня в карты.

Следующим утром, пока варился кофе, я просматривала газеты, и мне бросилось в глаза имя Нэнси Клегхорн. Сообщение было помещено на первой странице «Чикаго бит» и содержало объяснение, почему Нэнси вчера не отвечала по телефону. Ее тело было найдено около восьми часов вечера двумя мальчиками, которые, проигнорировав запреты властей и родителей, забрались в запретную зону в районе Мертвого озера.

Небольшой участок ныне заболоченного водного пространства и островков на нем служил теперь пристанищем перелетным птицам. Когда-то Мертвое озеро занимало значительную территорию и являлось местом кормежки и отдыха пернатых, своеобразным перевалочным пунктом для птичьих миграций, но за последнее время количество сброшенных сюда токсичных отходов так возросло, что там едва ли возможна была хоть какая-то жизнь. Однако даже при таких условиях в этих краях все еще можно было обнаружить случайного бобра или ондатру, а также цапель и других экзотических птиц.

Два мальчика однажды наткнулись там на ондатру и надеялись повстречать ее снова. У кромки воды они заметили чей-то башмак. Поскольку в округе валялось немало всякого мусора, отбросов и хлама, да к тому же было темно, им понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, что башмак не один, то есть существует еще и нога, а значит, и тело.

Нэнси ударили по затылку. Не исключено, что ее убили сразу, но могло быть и так, что она утонула, когда ее тело бросили в водоем. Полиция не располагала какой-либо версией, объясняющей причины или мотивы убийства. Нэнси очень уважали, ее работа в ПВЮЧ заслуживала многих похвал в обществе, обеспокоенном состоянием окружающей среды, и Нэнси пользовалась авторитетом, плюс являлась поддержкой и опорой для матери и четырех братьев.

Я не спеша сварила кофе и, прихватив газету, пошла в гостиную, где перечитала сообщение шесть или семь раз. Я не узнала ничего нового. Нэнси! Мысль о том, что вчера вечером я негодовала по ее поводу и в шутку предположила, что она попала под поезд, вызвала во мне болезненный укол совести.

Неужели мое предположение, сделанное в сердцах, повлекло за собой ее смерть? Умом я понимала, что этого не может быть, но душа моя ныла.

Если бы я не предприняла эту прогулку на озеро вчера утром… Я оборвала дурацкую мысль, пришедшую мне в голову. Если бы я приковала себя цепями к телефону и провела дома все двадцать четыре часа, готовая к услугам всех друзей или телевизионщиков, я просто выпала бы из жизни. Ох, Нэнси! Я знала ее с тех пор, когда мне было шесть. В моей памяти мы обе все еще были молоды, и именно потому, что, держась вместе, мы оставались молоды, мы могли бы помешать друг другу стареть.

Я подошла к окну и выглянула на улицу. Опять пошел сильный дождь. Он лил такими потоками, что трудно было разглядеть окружающее пространство. Уткнувшись носом в оконное стекло, я скосила глаза на бегущие струйки воды, совершенно не соображая, что делать. Было только восемь тридцать – слишком рано, чтобы позвонить друзьям в газету с расспросами о том, есть ли у них какие-либо новые сведения, которые не попали в утренний выпуск. Те, кто ложится спать в три или четыре часа утра, бывают более коммуникабельны, если им дать выспаться.

Ее нашли в Четвертом полицейском участке. Я никого там не знаю: мой отец работал в Лупе и в его северо-западных предместьях, а не там, где мы жили. К тому же это было более десяти лет назад.

Покусывая кончики пальцев, я пыталась придумать, с кем бы связаться, но тут позвонили в дверь. Я решила, что это мистер Контрерас явился, чтобы пригласить меня на прогулку с собакой, невзирая на ливень, и возмутилась, продолжая неподвижно стоять у помутневшего окна. Когда звонок прозвенел в третий раз, я неохотно двинулась в прихожую с чашкой в руке и открыла дверь. Спустившись босиком на три марша, я увидела во внешнем холле две грузные фигуры. Дождевая влага блестела на их выбритых лицах, капли стекали с темных плащей, и на кафельном полу уже образовались лужицы. Старший из них произнес с мрачным сарказмом: