Но это было не главное, не такая уж большая это проблема. Самое же затруднительное было в том, что противная сторона — не наш враг. Вступать в перестрелку между вооруженными отрядами, борющимися во имя общей цели — борьба против японского империализма, за спасение страны, — это можно было назвать не иначе, как своего рода карикатуру, какую может создать только хаотическое положение начала 30-х годов нашего столетия. Всеобщим посмешищем было бы и вести междоусобную войну между АНПА и Армией независимости. Странной была бы и попытка китайского антияпонского отряда и отряда Армии независимости во взаимодействии совершать налет на АНПА.

Если уж воевать, то, разумеется, будут и победители, и побежденные. Но в бою такого рода не избежать морального осуждения всем: и победителям, и побежденным. И победителя не увенчают лавром, и побежденному не видать и слез сочувствия его жертвам.

Если необдуманно тронешь китайский вооруженный отряд, могут возникнуть непоправимые последствия на пути нашей деятельности. С трудом налаженный совместный фронт с Армией спасения отечества будет разбит, и нам придется вернуться в положение начального периода, когда проводили время в чужой каморке, занимаясь лишь чисткой оружия. Налет и на отряд Армии независимости может повлечь за собой пагубные последствия не менее, чем первые. Если отряд коммунистической армии совершит налет на отряд Армии независимости, то народ повернется спиной к нам, отнесется к нам холодно. А антикоммунисты начнут клеветать на коммунистов, будто пришло их долгожданное время.

Такого ожидать мы не хотели. Нельзя было и представить себе кровавую бойню между отрядами АНПА и Армии независимости с обратившимися друг к другу дулами ружей. Однако отряд Армии независимости готовился за рекой Сунгари к такой кровавой резне.

Когда я вспоминаю лето 1932 года, прежде всего всплывает в моей памяти случай того времени. Тогда я не мог сомкнуть глаз, ломая голову над тем, как решить этот невероятный вопрос в соответствии с великими идеалами национального сплочения и антияпонской борьбы за спасение отечества. Можно сказать, из-за этого я постарел тогда на десять лет.

Конечно же, и я был не в силах сдержать в себе жгучий гнев и возмущение злодеяниями вояк Кунминбу, которые, не сумев провести как следует хоть один бой с японскими войсками, с этими нашими общими врагами, совершают по отношению к нам, людям одной нации, такие позорные, вопиющие злодеяния, перед которыми поблекли бы и повадки диких зверей. Советовался я с командирами на этот счет, и они, страшно разгневанные, в один голос требовали занести карающий меч над головами фашистов Кунминбу.

— Надо проучить их как следует, чтобы они и впредь не трогали нас! Проучить так, чтобы и после смерти в аду не обагрили свои руки кровью одной нации!

Глаза у Чха Гван Су вспыхивали огнем. Он заявил, что пробил час расплаты за товарищей, погибших от рук Кунминбу.

Выходит, что все без исключения вооруженные отряды, окружавшие нас, были нашими врагами. Это и Армия независимости, и Армия спасения отечества, и конные грабители, и отряд Хунцянхуэй, и отряд Дадаохуэй. В такой вот заколдованный круг попала АНПА из-за того, что у нас не было уже такого свидетеля и покровителя, как Лю Бэньцао, который свидетельствовал бы, что наш отряд — отряд особого назначения Армии спасения отечества. Хотя нам и удалось через Лю Бэньцао легализовать отряд, но без него, такого влиятельного свидетеля, нам постоянно грозила опасность оказаться под ударом со всех сторон.

За время нашего похода из Тунхуа отряд командующего Юя эвакуировался из Аньту и вместе с отрядом Ван Дэлиня отступал в глубь уезда Нинань. Аньту оставался свободной зоной. Отряды Армии самообороны без каких-либо больших битв стали сдаваться один за другим японским войскам. К тому времени отдельные отряды Армии самообороны, выбросив лозунг борьбы против Маньчжоу-Го и против японского империализма, превратились в реакционные войска, действующие под жезлом японских военных советников. Поэтому китайские антияпонские отряды, обернувшиеся в реакционную армию, действующую под командованием японских войск, осмелились уничтожить наш отряд, слывший главной силой коммунистической армии.

Жалкая кучка бойцов Армии независимости была почти ослеплена угаром антикоммунистической пропаганды группировки Кунминбу. Они, даже не поняв наших истинных намерений, пытались бросить нам вызов вкупе с реакционными китайскими антияпонскими отрядами. Об этом я долго и упорно думал, — ну пусть эта военная группа выступает в роли местного разбойника, пусть она уже стала на позицию правого крыла, но они же наши соотечественники, в чьих жилах течет кровь одних предков. К тому же они раньше вроде бы посвятили себя целиком и полностью борьбе за спасение Родины. Стало быть, нам нельзя было прибегать к мерам возмездия и санкциям военным путем. Что бы ни случилось, нужно уговаривать их политическим путем, ведь мы же вон как и вон сколько абсолютизировали необходимость сформирования единого антияпонского фронта.

Итак, группа наших товарищей во главе с Пак Хуном отправилась в Эрдаобайхэ, где был дислоцирован отряд Армии независимости. Я советовал ему:

— Товарищ Пак Хун! Сегодня у тебя оружие особое — не ружье, а твой язык. Прошу, не стреляй ни разу. Языком уговори бойцов Армии независимости. У тебя такое красноречие, да и лицо-то впечатляюще доброе. Верю, сможешь своими словами убедить их и предотвратить заблаговременно междоусобицу. Не забывай, что применение силы — полный запрет, ни в коем случае! Прогремит здесь хоть одна пальба — будет конец единому фронту с националистами. Ну как? Задание, думается, тебе не по характеру. Сможешь с таким заданием справиться?

На мой вопрос Пак Хун, криво улыбнувшись, почесал в затылке.

— Задание-то щекотливое, но справлюсь!

И после его ухода я долго прохаживался по берегу реки Сунгари.

В душе я желал одного, — дай бог, чтобы в эту ночь не раздался ни один выстрел! Меня, собственно, ни на миг не покидали озабоченность и тревога: сумеет ли Пак Хун уговорить воинов Армии независимости?

Он, конечно, был способным агитатором и умельцем. Но все-таки меня беспокоил его «медвежий характер», — раз вспыхнет, мечется, как угорелый, дает волю своему поведению. Я знал эти минусы его характера, но без колебания направил его в лагерь Армии независимости, ибо у нас не было такого деятеля, который равнялся бы с ним. Тогда с ним мог бы равняться только Чха Гван Су в этом деле. В такой ситуации он сумел бы взять на себя это дело. Но весть о смерти Чвэ Чхан Гора нанесла ему столь огромный душевный удар, что он даже не смог взять себя в руки.

А сердце мое все кричало: «Ни пуха ни пера, Пак Хун! Вернись с успехом!»

Я не мог оторвать глаз от Эрдаобайхэ. Но, к большому нашему счастью, не произошло того, о чем я так беспокоился. На бойцов Армии независимости воздействовали разъяснения наших товарищей, их горячие призывы к сплочению патриотических сил. Они откровенно признались в нерешительности своего поведения, да ведь они, недовольные недостойными акциями верхушки армии, не смели и показать свою волю в практических делах. Сдав свое оружие, они сами поклялись сражаться вместе с отрядом АНПА.

Высший эшелон Армии независимости пока не пожелал единства с нами, но солдатские массы всем своим существом ощущали необходимость пойти не на противоборство, а на сотрудничество и объединять силы в борьбе против общего врага и стали ступать с нами рука об руку. Это ознаменовало собой первый шаг на пути нашего объединения с отрядами Армии независимости.

Так мы благополучно преодолели еще одну трудность. К счастью, в те самые дни, когда у нас в сердцах вскипали нестерпимый гнев и возмущение злодеяниями Кунминбу, связанными с разрывом с Рян Сэ Боном и столь потрясающим случаем с гибелью Чвэ Чхан Гора, удалось проявить необычайное снисхождение и терпение юношам возраста двадцати лет лишь во имя высокого идеала национального сплочения. Если мы тогда, лишившись разума, обезумев от жажды мести, разгромили бы Кунминбу или пошли бы на вооруженное противоборство с отрядом Армии независимости, то теперь мы не могли бы со спокойной душой смотреть в лицо подрастающему поколению, и не случилась бы такая историческая картина, как переход к нам в КНРА более 300 воинов командующего Ряна. Они переходили к нам в трескучий мороз под знаменем сотрудничества с нами.