Постепенно на протяжении девятнадцатого столетия стараниями профанов месмеризм оказался окончательно скомпрометированным. Особенную известность в XIX веке в Париже приобрел магнетизер барон Элиафас Леви, настоящее имя которого Альфонс Луи Констан (1810–1875). В сочинении «Догмат и ритуалы высшей магии» (1856) он говорил, что может читать нераспечатанные письма и многое др. Не отставал от него маркиз Станислас де Гуайта (1860–1898). Состен де Ларошфуко (1785–1864), управляющий изящными искусствами при Карле X, при случае занимался магнетизмом.

И Александр Дюма-отец отдал дань моде, увлекаясь спиритизмом и передачей мыслей на расстоянии. Так, он сообщает в одной из газет, что, будучи в гостях у знакомого депутата по улице Анжу-Сент-Оноре, заставил силой своей воли прийти туда одну даму, которая мирно спала на улице Маре-дю-Тампль.

В его книге «Беседы об искусстве и кулинарии» есть глава «Сеанс магнетизма», в ней он пишет:

«В прошлое воскресенье Алексис попросил меня, чтобы сыграли „Флакон Калиостро“ в театре „Сен-Жермен“: он хотел, чтобы я увидел его в роли влюбленного. Я договорился с директором театра, и было условлено, что Алексис на вечернем спектакле сыграет роль Дерваля, а его жена — роль Дежазе.

Воскресенье — это именно тот день, когда я устраиваю приемы для своих друзей; и в то воскресенье у меня собралась отличная компания, среди которых Луи Буланже, Сешан, Диетерль Деплешен, Делапу, Жюльде Лессепс, Коллен, Делааж, Бернар, Монж, Мюллер и др. Пришел Алексис. Все так горячо просили его, чтобы он продемонстрировал одно из своих чудес, что он заявил о своей готовности сделать все, что захотят, если кто-нибудь из присутствующих взялся бы его усыпить. Все переглядывались, но никто не осмеливался начать этот опыт. Мсье Бернар подошел ко мне и сказал:

— Усыпите его.

— Я? Разве я умею усыплять людей, кроме как в театре и в библиотеках? Разве я умею делать ваши пассы, вводить флюиды, вызывать или передавать симпатию?

— Не нужно ничего этого делать, просто усыпите его силой своей воли.

— А что надобно делать в этом случае?

— Скажите сами себе: „Я хочу, чтобы Алексис заснул“. Я скрестил руки, собрал всю мощь своей воли, посмотрел на Алексиса и сказал про себя: „Я хочу, чтобы он спал!“ Алексис покачнулся, как будто сраженный пулей, и навзничь упал на канапе.

— Играйте партию в карты с Сешаном, — приказал я Алексису.

— Ладно!

Я подвел Алексиса к столу. Сешан сам завязал ему глаза при помощи ваты и трех носовых платков. Лица сомнамбулы абсолютно невозможно было видеть из-за этих повязок. Алексис сыграл две партии в карты, ни разу не взглянув на свои карты. Он разложил их на столе и брал их, ни разу не ошибись. Затем мы перешли к вещам более серьезным. Коллен первым подошел к нему и, снимая с пальца перстень, спросил:

— Можете ли вы рассказать историю этого перстня?

— Конечно. Этот перстень вам дали в 1844 году.

— Да, это правда.

— Вы отдали вставить камень месяц спустя.

— Тоже верно.

— Он был вам подарен женщиной тридцати пяти лет…» Все дальнейшее в таком же духе, В конце Дюма говорит:

«Я назову своих свидетелей — почти все они принадлежат к миру искусств или дипломатии. Все они готовы подтвердить, что я ни словом единым не отошел от истины».

Число подобных сообщений росло с каждым днем. Не приходится удивляться, например, что спустя сто лет мадридский архиепископ в своем пастырском послании против гипнотизма смешивает ученых, занимающихся гипнозом, с теми суеверными людьми, которые пытаются при посредстве разных мистических приемов узнать будущее[44].

Напрасно Месмер пытается отбиться от непрошеных последователей. «В легкомыслии, в неосторожности тех, кто подражает моему методу, — говорит Месмер, — заключается источник множества направленных против меня предубеждений».

Назревала Великая французская революция, и это тоже подогревало мистические настроения. Не вина Месмера, что, несмотря на его рационалистические задачи, интерес публики к проводимым им сеансам был мистического порядка, а магнетический флюид приобрел в обществе оккультное значение. По законам психологии во время революционных событий общественная мораль снижается; умственный кругозор сужается, а впечатлительность толпы, напротив, развивается до чудовищных размеров. К числу таких аффектов относится, несомненно, и мистицизм — стремление к сверхъестественному, к обожествлению и символизации отвлеченных идей. Нередко он находит свое выражение в массовых психических явлениях, когда сливаются в унисон все души адептов. Мы находим здесь полное подтверждение закона Декарта, строго отделяющего человеческий интеллект от души. «Революционный невроз вызывает в массе чрезмерно усиленную, восторженную деятельность в области чувств и понижение ее чисто рассудочных способностей» (Кабанес, Насс, 1998, с. 521).

Мы привели только фрагменты месмеромании, само полотно настолько громоздко, что не вмещается в наш формат.

У некоторых пациентов Месмера, особенно у нервных женщин, наблюдались судорожные припадки, которые, как мы помним, Месмер называл кризисом, придавая им решающее значение для исцеления. В некоторых случаях это было состояние искусственно вызванного сомнамбулизма, но Месмер, не обращая на это внимание, называл его кризисом. Врачами же этот кризис признавался за истерический припадок в несколько измененной форме. При кризисах была замечена сильная наклонность окружающих к подражанию, поэтому король, справедливо опасаясь последствий для общественной нравственности, счел необходимым вмешаться.

Несомненно, Людовик XVI испугался грядущей психической эпидемии. Однако нельзя не отметить, что в его последующем решении относительно практики Месмера существенную роль играли и другие события. Вольно или невольно Месмер стал более могущественным, чем Дидро и Гельвеций. Огромная популярность Месмера возмущала не только терявших клиентуру врачей; ее страшился королевский двор, пугавшийся любых «настроений толпы». По понятным причинам такое положение не могло долго продолжаться… И когда слава Месмера достигла во Франции наивысшего предела, начали стремительно набирать обороты неблагоприятные для него события, раскручивая колесо фортуны в обратном направлении.

К решительным действиям против Месмера Людовика XVI подталкивало и общественное мнение. А происходило вот что. Неприятели Месмера не дремали. 16 ноября 1784 года итальянская королевская труппа разыграла фарс под названием «Современные доктора», в котором стихотворец Раде высмеивал магнетизм. А Клод Бертолле (Berthollet, 1748–1822) заявил в «Courier de l'Europe», что все выздоровления обусловлены воображением. Примечательно, что Бертолле, получивший в 1770 году в Турине степень доктора медицины, начав работать в аптеках, так увлекся химией, что стал основателем учения о химическом равновесии, участвовал в разработке новой химической номенклатуры, одним из первых поддержал антифлогистичное учение Лавуазье; в отличие от Ж. Пруста считал состав химических соединений переменным; разработал способ беления хлором, открыл калия хлорат, названный позднее бертоллетовой солью. Ну, так вот. Ни дня не занимаясь врачебной практикой, Бертолле посчитал месмеровское лечение игрой воображения и навязал свое мнение читателям.

Многие газеты («De Сашё») и журналы («De Medecine») были наполнены насмешками над магнетизмом. Но более всего воспламенило парижское общество сообщение, что известный ученый Курт де Гебелен, автор «Первобытного мира» и рьяный поклонник Месмера, умер, «излеченный магнетизмом». Эта острота, многократно повторяемая недобросовестными авторами, не имела под собой никаких оснований. Пять авторитетных врачей подтвердили, что ученый 20 лет страдал болезнью почек и дни его были сочтены. И умер он год спустя после лечения магнетизмом, от которого, кстати, последовало значительное, хотя и временное, улучшение. Так или иначе, но обвинение было серьезным и король не мог более отмалчиваться.