Да, мой друг, авторитету. Трёх недель достаточно, чтобы понять значение слова «командовать». Что там три недели, мне хватило десяти дней — я посчитал. Десять дней королевского путешествия по пустыням и вулканам. А может, не десять. Три. Когда я был совсем один: только одиночество может подтвердить правомерность и легитимность власти. Я и ледяные просторы. Пока ты среди других, ты марионетка, тем более, если тебе при этом приходится распоряжаться. В основе любого приказа лежат молчаливые компромиссы и услуги, это так, даже если ты не отдаёшь себе в этом отчёт.

Отдающий приказы обманывает сам себя. Как те самые капо в Дахау. Они верили, что доживут до самой старости и избегнут смерти, забивая нас насмерть, крича, нанося удары, выталкивая нас на перекличку. Эмиль, начальник крематория, считал за особую честь собственноручно надевать на шею приговорённого к повешению петлю и смотреть, как того трясёт в последнюю минуту жизни: уже вздернутый, он недолго продолжал дрыгать ногами в воздухе и хрипеть, — так Эмиль выражал свою мощь и был тем неимоверно доволен. Недаром всё-таки Дахау изначально был создан как институт для душевнобольных, идиотов и кретинов; эти слова, запечатленные на табличке, произнёс князь фон Штаремберг на пятидесятилетний юбилей правления кайзера Франца Иосифа. Дахау появился в 1898 году, а в 1932-ом Гитлер сделал из него концлагерь. Другая табличка на входе, высшая школа СС. Идиоты и кретины. Суть не изменилась.

Авторитет Господа пострадал, когда он отказался от беспредельной пустоты Космоса и Вселенной в пользу заповедей и запретов. Господу пришлось выбирать: наказывать или вести переговоры и заключать сделки. Я приказал Брарнсену скакать позади меня, — так я лучше чувствовал своё одиночество и свою королевскую власть над никем не обжитыми владениями.

Скалхольт: древние алтари среди сернистых потоков и зеленоватых лишайников, гниющие опоры разрушившейся несколько лет назад церквушки, надписи, напоминающие о катастрофах, землетрясениях и извержениях. Раскрывается кратер, земля превращается в акулью пасть; остаётся только скользить между клыками, как делают сказочные герои, оказавшиеся в желудке у кита живыми. Здесь в стародавние времена состоялся суд над последним католическим исландским епископом Йоуном Арасоном. На осуждённых вместе с отцом сыновей повесили двойной грех: в ошибочной религии и сладострастии. Что посеешь, то и пожнёшь — от греха свиноматки плакать поросятам, как тут принято говорить. Революция покончит с бессмысленными самопожертвованиями в пользу проклятия жизни, мерзкая прожорливая глотка не заслуживает слез. Я поднимаюсь на край кратера, заглядываю туда и справляю нужду: золотистая струя попадает прямиком в центр Земли — такой своеобразный дар мастерской жизни и смерти. Руно тоже следовало бы озолотить мочёй, нежели выкрасить кровью.

После подножия Геклы мы прибываем в Альманнаджу. Там уже вечер, переходящий в изморозь дождь царапает лицо и мочит казакины. Я в седле уже несколько часов, всё это время моё лицо терзали ветер и дождь, непонятно, как я ещё держусь. Возможно, окоченевшие руки просто не в силах выпустить поводья. Однажды на протяжении всего боя один моряк находился у пушки, крепко держа в руке запальный шнур. Казалось, он не двигался, опираясь на ствол. Так весь бой. Мы поняли, что моряк мёртв, только когда прекратился огонь, и тот соскользнул на землю. Мы выбросили его труп в море.

Должно быть, мы тоже мертвы, а наша скачка под брызгами ледяной воды и снега тем бледным вечером — дань вечности и её боли. В Голом Отоке холод кусает не только тело, но и сердце и сознание. В северном Гулаге в Воркуте температуры ада на порядок ниже — мне об этом рассказал Юлиус годы спустя. Партия отправила Юлиуса Саттлера в Советский Союз, где он в итоге оказался в обжигающе ледяных клешнях мерзлоты. По какой причине, он так и не узнал. Мы познакомились через много лет, когда он, один из немногих, вернулся домой. Мы стали экспертами в области холода. Пережитая нами история — абсолютный ноль, гибель материи. Там, внутри, я имею в виду мониторы, вероятно, тоже очень холодно… Киберпространство и Сибирь… В Дахау гауптштурмфюрер СС доктор Рашер погружает заключённых в студеную воду с тем, чтобы потом посмотреть, оживут ли их бездыханные тела при трении о кожу депортированных специально для этого женщин из Равенсбрюка. Огонь Кристиансборга…

Пастор, альбинос с огромными глубоко посаженными глазами, предложил нам форель и молоко.

Указывая на стоящий в углу церкви ящик, он говорил: «Да, это мой гроб. Здесь так мало людей. Когда настанет мой час, достаточно, если кто-нибудь водрузит себе на плечи мой гроб и донесёт до кладбища. О большем просить не приходится. Когда я пойму, что приближается мой конец, я лягу внутрь с Библией в руке, как сделал мой предшественник Сера Асмундур Свеинссон — теперь он покоится под рекой застывшей лавы. В течение двух лет почти каждый день пепел Геклы покрывал чернотой небо, а из кратера лились водопады раскаленной лавы. Солнце тогда стало тёмным, как кровь, а пролетающие над вулканом тощие птицы поджаривались ещё в воздухе и сгорали.

Едва мы похоронили Серу Свеинссона, вулкан послал нам облако и огненную грязь, зелёный яд, разбавленный кровью. Меня сделали пастором постольку-поскольку: Сера Свеинссон успел научить меня нескольким псалмам, и я был единственным, кто знал хотя бы пару страниц из Библии. Так мы его и похоронили: христианина и священника, под обрушивающейся с высоты карой Божьей. Десницей Господа были стерты Содом и Гоморра, ну, и эта почти безлюдная и практически безгрешная земля. Сера Свеинссон надеялся, что лава и пепел спрячут совершённый им с молоденьким и, среди прочего, глухим Эйнаром грех, но невозможно ничего сокрыть даже под ставшими покровом гробницы окаменелыми реками сажи. Если присмотреться, можно разглядеть всё, что внизу, прочесть, как открытую книгу. Эта треснувшая земля сравнима с разорвавшимся человеческим сердцем. Пористый комок затвердевает и превращается в камень, на котором выгравированы руны истории, пережитой этим сердцем.

Не дайте себя обмануть этой полутени. Всё светло. Солнце цвета свернувшейся крови, из Геклы поднимаются облака пепла. Однако те, кто умеют смотреть дальше грязного тумана, застилающего взор, видят искрящийся солнечный свет таким, каким он был в первый день Творения. Жестокости нет оправдания. У Эйнара не росла борода, и люди смеялись над ним, оскорбляя, когда он собирал ягель для церковного прихода, я же всегда приберегал ему место в церкви рядом с собой. К чему рвать друг друга в клочья, если, попадая в дьявольские когти, мы все становимся равны? Эйнар был всегда вежлив, в сезон он приносил нам дикую герань и собранные на склонах белоснежные горечавки.

Будучи глухим и, чего уж там, умственно отсталым, он не сразу понял, что от него хотел Сера Свеинссон, а потом не мог найти в себе воли ему отказать: мальчик боялся, ведь пастырь угрожал сделать то же самое с его полусумасшедшей сестрой. Такого Господь не забывает, и это было включено в счёт Свеинссона. Запугивать человека, словно животное, предназначенное на заклание, — проявление трусости, но пастырь по-своему любил мальчика и не мог долго без него обходиться, он часто ласкал его с нежностью, словно старший брат. Люди — они такие: жестокие и добрые одновременно. Животные ничуть не лучше людей, даже если они меньше грешат. Это Эйнар сделал для меня гроб: он умел прекрасно управляться с деревом. Однако Судный день настал для него раньше: не услышав грохота падающей скалы, он оказался под нею погребен, мне же выпала доля исполнить для него реквием.

Знайте, здесь много всего происходит. Здесь не так пусто и тихо, как кажется, напротив, это место полно событий, страданий, страстей и грехов», — так говорил, жестикулируя, пастор. В полинялой голубизне его глаз загорелись огни, руками он будто разгонял стаи мешавших ему говорить птиц, затем он схватил меня за плечо: «Жить в городе, состоящем из церкви и двух-трёх домов, затерянных в тундре, — это словно читать Книгу царей: сын восстаёт против отца, брат возлегает с собственной сестрой, женщин топят за их прегрешения. Палач хлестает заключённого и бормочет «Отче наш», а отрубая ему голову, вещает своё кредо. Здесь мир, господин, со своими испытаниями, мучениями, гнусностями и надеждой, что Бог поселил в сердце каждого из нас: зелень пробивающейся травы, которую Гекла не сможет иссушить навечно. Не уезжайте. Останьтесь. Вы должны научиться держать вверенный Вам Богом скипетр, вы увидете всё: одиночество, трусость, упорство, вину, закон, коверкание реальности. Наказание обрушится на каждого. Вы должны остаться. Вы хотите править, обратите взоры на вулкан, на Гнев Господний и цветущую на нём, как лишайник на слое лавы, бесконечность Его милосердия».