— Почему я должна вам отвечать?
— Да просто из любезности.
Это он пытается с ней кокетничать: медовый голосок и губки сердечком. Она смотрела на него с отвращением. «Любезность» — слово, которое уж точно не имело к ней никакого отношения. В глазах у нее мелькнул какой-то огонек, озорные искорки, которые он принял за согласие.
— Ну давайте ваш вопрос, — пробормотала она.
— Месье Бидерман был вашим покупателем?
— Его супруга Роза Бидерман любит красивые букеты. Не зря же у нее имя как у цветка.
— Да, конечно. А сам он? Вы его видели?
— Время от времени.
— И что?
— Я предпочитала, чтобы он бывал здесь пореже. Из-за него мне пришлось выгнать нескольких сотрудниц. Эти девчонки утверждали, что он заставлял их… ну, в общем… короче, вы понимаете, о чем я…
— Как? Прямо здесь? Но это невероятно!
Журналист удивленно выпучил глаза, страшно довольный, что он, кажется, раздобыл ошарашивающую новость.
— Ну да, здесь, между горшками с цветами.
— Невероятно!
— Я тогда им не поверила.
— И вы теперь жалеете об этом?
— Ну, вообще-то, я еще немного ревновала. Я-то считала, что он приходит ради меня, и только ради меня. Мы с ним… ну, в общем, мы уходили в комнату-холодильник. Уж не знаю почему, но его возбуждал этот холодильник, и там, среди луковиц и ростков… Вообще это любопытно. Как правило, холод не повышает мужскую потенцию, но у него все было не так…
— Невероятно! Невероятно!
Журналист от такой сенсации просто потерял дар речи. Ксавьера приветливо ему улыбнулась:
— Есть еще вопросы? Я была достаточно любезна? Это достаточно идиотские россказни для вашей газетенки? Хотите, я еще что-нибудь придумаю. Например, как он связывал моего мужа кожаными ремешками или предавался содомии с нашим помощником-подростком?
Журналист побледнел, осознав, что она его разыграла.
Она приоткрыла створку двери и жестом указала ему на улицу. Он прошел мимо нее с оскорбленным видом.
А она шепнула, когда он проходил мимо:
— Невероятно, да?
И он понуро прибился к группке репортеров и фотографов, топтавшихся на площади Ареццо.
А большие и маленькие попугаи в своих темных просторных гнездах, запрятанных среди ветвей, держались в стороне, укрывшись от людей повыше. Это подозрительное скопление чужаков и зевак не давало им слетать на газоны так же часто, как раньше, и они, вслед за Ксавьерой, мечтали, чтобы эта история с Бидерманом как можно скорей перестала загрязнять их среду обитания.
А Ксавьера остановилась на пороге, чуть отклонившись назад, скрестила руки на животе, ласково его погладила и прошептала:
— Видишь, в какой мир ты придешь? Ничего привлекательного, правда? Я тебя предупреждаю: тут полно идиотов, девяносто девять на сто. И в одном проценте, который остается, — великие гении, с которыми общаться невозможно, гении, которые не будут общаться с тобой… и мама.
Она сама поразилась, что произнесла это слово. Подходит ли оно ей? Если произносить нежно, получается не так уж плохо.
— Ну да. Будет мама. И нам с тобой, среди всех этих балбесов, найдется, над чем посмеяться.
Ей хотелось улыбнуться, но в глазах почему-то стояли слезы.
— Вот чертовы гормоны! Пора тебе уже оттуда вылезать, голубчик мой, а то мама уже хочет нормально ругаться, а не хлюпать, как девчушки, которые обожают сентиментальные фильмы. Кстати, ты любишь вестерны?
Натан перешел улицу и с деловым видом направился в сторону цветочного магазина.
— Ксавьера, можно мне с тобой поговорить?
Любому другому она бы ответила: «Нет, я тут, чтобы цветы продавать», но к Натану у нее было особое отношение. Может, это была и не дружба, но, как минимум, она испытывала к нему симпатию: во-первых, он был не похож на других, и ей нравилось, как он экстравагантно одевался, а во-вторых, у него был острый язычок, и его способ справляться с жизнью состоял в том, чтобы над всеми насмехаться. Будь она мужчиной, она бы, наверное, вела себя так же, как он. Так что им иногда случалось посмеиваться над окружающими, хотя вообще-то они с горячностью обсуждали цветы и способы составлять из них букеты.
Она указала на узкие брюки Натана из какого-то материала с чешуйками:
— Как красиво! Из чего это у тебя брюки, Натан? Змеиная кожа или крокодилья?
— Это пластмасса, дорогая моя. Я не хочу, чтобы животных убивали ради того, чтобы я выглядел более сексуально. А вот то, что людей заставляют бурить нефтяные скважины и всю планету расковыряли, чтобы делать синтетические ткани, — это меня устраивает.
Она впустила его и закрыла дверь. Тишина, стоявшая в магазинчике, восхитительно контрастировала с уличным шумом; казалось даже, что розы, лилии и каллы специально обволакивают их своим ароматным молчанием.
— Ксавьера, я не буду ходить вокруг да около, я пришел насчет Ориона.
— Орион, о господи, бедняга! — воскликнула Ксавьера, удивленная, что ее никудышный муж может кого-то интересовать.
— Да, насчет Ориона. Я думаю, это он.
— Он — что?
— Он — голубь. Автор анонимных посланий.
Ксавьера вздрогнула. Из-за последних трагедий она и забыла о том случае.
— Почему ты так думаешь, Натан?
— Во-первых, ваш магазин кажется мне просто идеальным местом, чтобы затеять такую историю. Отличный наблюдательный пункт. Сидя здесь, знакомишься со всеми.
— Это и ко мне относится. Я вхожу в число подозреваемых.
— А во-вторых, это должен быть кто-то известный своей добротой и любезностью.
— Ну, в этом меня трудно заподозрить.
— Действительно. А вот у Ориона наблюдается подобная патология.
— Вот уж точно! — рявкнула Ксавьера.
— Он ведь хочет добра всем вокруг?
— Боюсь, что он на это способен, он такой неразумный…
— И можно даже сказать, что он любит всех вокруг, правда?
— Кто его знает? Он с порога благожелателен к любому встречному-поперечному. Надо, чтобы меня убили у него на глазах, чтобы он…
— Думаю, надо избежать этого опыта.
— Договорились.
— Итак, если Орион любит всех, мы можем взглянуть на эту ситуацию по-иному! Эти письма — вовсе не какой-то хитроумный план, придуманный, чтобы дать каждому стать ближе к предмету его любви. И подпись «ты угадаешь кто» не означает разных людей. Он пишет письма от своего имени. И они все одинаковые — это потому, что он действительно любит всех братской любовью. По сути, эти письма напоминают его приветствия, которые он любезно обращает ко всем подряд, переходя улицу, не глядя по сторонам.
— Как собака. Вот же я ему все время и говорю, что он глупый, как собака. А знаешь, что он мне отвечает? Что собака — лучший друг человека.
— Вот и еще одно подтверждение…
— Нужно и правда быть глупым, как собака, чтобы дружить с людьми.
— В общем, Ксавьера, у меня есть серьезные основания полагать, что это Орион. Все следы ведут к нему. Мне не хватает только одной детали.
— Какой?
— Если ты ответишь мне «да», это и будет подтверждением всему.
— Так в чем вопрос?
— Орион — левша?
— Да.
И оба, растроганные, победно уставились друг на друга.
— И что теперь делать?
— Ты ему скажешь? — спросил Натан.
— Да уж, я займусь этим делом.
— Тогда предоставлю это тебе, а то я опаздываю. — И Натан собрался уходить.
Уже в дверях Ксавьера поймала его за рукав:
— Как там Том?
— Хороший вопрос. Спасибо, что ты меня об этом не спрашиваешь.
Лицо у него стало непроницаемым, и он удалился, обходя зевак и любопытствующих журналистов.
Ксавьера не без удовольствия повторила про себя его последнюю фразу. Итак, у них с Томом тоже бывают семейные проблемы. Ее это ободрило. Иногда ей казалось, что только в «голубых» парах отношения со временем не разлаживаются; узнать, что они подвержены таким же несчастьям, как и все остальные семьи, было утешительно.
Проходя по своему магазинчику, она заметила, что пионы подвяли.
«И трех дней не простояли. Вот невезуха!»
