Когда мадам Симон предложила ей поговорить, Патрисии ужасно захотелось бежать. Даже если бы та надела на нее наручники, это не было бы настолько унизительно.

Мадам Симон уселась напротив нее:

— Альбана умная и смелая девочка.

«Не обязательно получать высшее образование, чтобы поставить такой диагноз», — подумала Патрисия, оставаясь настороже.

— Она будет постепенно восстанавливаться. Вы здесь, с ней, у вас очень близкие отношения, и это хорошо, и я рада, что в вашей семье это так, но в этой ситуации ей очень не хватает отца.

«К чему она клонит? Я что, могу его воскресить? Кто тут учился на врача, я или она?»

— Возможно, было бы полезно, чтобы в этом процессе восстановления принимал участие какой-то мужчина. Я не уверена, что у нее получится заживить свои раны в чисто женском обществе. Нужно, чтобы рядом был доброжелательный к ней мужчина, присутствие которого вытеснит память об агрессии тех мужчин. Нет ли у вас друга?

Патрисия пробормотала:

— У меня… есть жених… но мы не живем вместе.

— Вы ему доверяете?

— Да.

— У него какое-то неоднозначное отношение к вашей дочери?

— Нет, конечно! По этому поводу у меня нет никаких сомнений.

— А по какому есть?

«Ну вот, змея, поймала меня на слове. Изучает меня, как будто я ее добыча».

— Я не уверена, что у меня получится выстроить с ним вместе новую жизнь.

— Вы его недостаточно любите?

— О нет, достаточно!

— А он?

— Думаю, и он тоже.

— Так в чем же дело?

— Начинать новую жизнь, разрушить сложившееся равновесие… я думаю, а стоит ли?

— Позвольте мне выразить некоторые сомнения по поводу «сложившегося равновесия». Вы живете одна, почти что затворницей, с дочерью, которая до недавнего времени считала, что вы отказались от сексуальных отношений. Как в коконе, и боюсь, что этот кокон получается нездоровый, не способствующий развитию, оторванный от жизни. Для Альбаны лучшим лекарством было бы иметь веселую, счастливую мать, живущую со своим другом. К тому же она нуждается в ком-то, кто исполнял бы отцовские функции, а она могла бы направлять на него свою нежность.

Патрисия нахмурилась: сказать, что ли, этой докторице, что Альбана пыталась соблазнить Ипполита? Нет, это будет непорядочно по отношению к дочери.

— Всего вам доброго, до завтра. — Докторша поднялась и вышла.

«Что, и это все?»

И хотя в глубине души Патрисия не одобряла предписания докторши, она его выполнила. Она назначила Ипполиту встречу в их привычном кафе в квартале Мароль и рассказала ему, что случилось с Альбаной.

Во время этого тягостного рассказа Патрисия собственным телом, в собственной душе переживала каждую минуту этого изнасилования. Она задыхалась, она отбивалась, она плакала и кричала. Потрясенному Ипполиту пришлось долго баюкать ее в объятиях, чтобы она смогла снова взять себя в руки.

Днем, вернувшись домой, она объявила Альбане, что вечером к ним придет Ипполит.

— Вот и хорошо, — пробормотала Альбана, уходя в свою комнату.

Это одобрение напугала Патрисию. Она так давно привыкла, что Альбана ведет себя неприветливо, что ее любезность пробудила в ней всякие подозрения. А вдруг тот ужас начнется снова?

Но на этот ужин в обществе Ипполита Альбана оделась скромно, даже строже обычного. И вела себя приветливо, но не более того, так что Ипполиту было просто приятно с ней познакомиться и поговорить.

И все же Патрисия не перестала беспокоиться. Каждый раз, выходя на кухню, чтобы унести пустые тарелки или взять новое блюдо, она по пути останавливалась и прислушивалась, чтобы проверить, не меняется ли тон разговора или его тема.

В десять вечера Альбана попрощалась со взрослыми и ушла в свою комнату. Патрисия и Ипполит мирно болтали, а потом Ипполит сказал:

— Я могу остаться, если хочешь. Жермен предложил мне, что он побудет с Изис.

Патрисия удивилась тому, что он упомянул об Изис. Она привыкла встречаться с Ипполитом один на один и часто забывала, что он растит дочь, тем более что он не слишком часто о ней говорил. Во всяком случае, он никогда не упоминал об этом как о проблеме. «Вот уж действительно, как не похожи мужчины и женщины. Его дочь вовсе не главное в его жизни». То, что Ипполит так мало волновался за Изис, ее сердило, и она на самом деле едва сдерживалась, чтобы не сказать ему как-нибудь, что он — плохой отец.

Он подошел к ней, заключил в объятия; она наконец перестала думать. И позволила ему отвести себя в спальню.

Когда после многочисленных поцелуев и неторопливых ласк он деликатно попробовал ее раздеть, она остановила его в ужасе:

— Нет, я не могу!

— Ты не хочешь?

— Я не могу!

Он смотрел на нее, не понимая. Она попыталась объяснить:

— Это из-за…

— Альбаны?

— Да.

— Потому, что она здесь?

— Ну да. Я же не привыкла к такому.

— Нам придется к этому привыкать, да?

Патрисия задрожала еще сильней. Она искала решение и выдала такой экспромт:

— Ты прав, нам придется к этому привыкать… А пока я тебе предлагаю доказать, что ты готов разделить со мной жизнь…

— Давай!

— Давай проведем эту ночь вместе, но не будем заниматься любовью.

Он задумчиво посмотрел на нее, потом его лицо осветилось любовью, и он с готовностью согласился.

Патрисия тоже сделал вид, что она рада. Несмотря на то что комната Альбаны была в дальнем конце коридора, на самом деле ей не хотелось секса. После того, что пережила ее дочь, допустить к своему телу мужчину, пусть даже Ипполита, было для нее невыносимо. Да, в этот вечер она ненавидела и мужчин, и плотскую любовь — эту пытку, которую выдают за наслаждение, — и не понимала, как еще недавно ей могло это нравиться.

Проснувшись утром, она обнаружила, что Ипполит уже встал и по квартире распространяется аромат поджаренного хлеба.

Она направилась в кухню, но застыла в коридоре: из кухни доносился смех — негромкий смех двух давно знакомых людей, которым хорошо вместе, а не просто реакция на веселую шутку.

Она видела их спины — Альбана и Ипполит пили кофе. И оба вели себя спокойно и расслабленно, по их позам Патрисии показалось, что они абсолютно друг друга не стесняются — обычно для такой непринужденности требуются месяцы общения.

Она увидела, как рука Ипполита потянулась к щеке Альбаны и почти с нежностью сняла приставшую хлебную крошку.

— Вон! — заорала она на всю квартиру.

Те двое подскочили.

— Вон!

Они обернулись и увидели Патрисию, лицо которой исказилось от ярости.

— Вон, Ипполит! Между нами все кончено, и ноги твоей здесь больше не будет. Ты меня понял? Никогда!

Все произошло быстрей чем за полчаса, но Патрисия снова и снова переживала эту сцену. Да, несмотря на протесты Ипполита, несмотря на то что Альбана ничего не понимала, Патрисия оттолкнула своего возлюбленного и объявила, что разрывает с ним отношения.

Когда он попросил объяснений, она отвечала, что объяснение он и сам знает, ему надо только заглянуть себе в душу.

В этот момент Ипполит совершенно переменился. Его кожа посерела, глаза потухли. Он, кажется, даже стал на несколько сантиметров ниже и ушел, подавленный, не сказав ни слова.

С тех пор Альбана и Патрисия почти не разговаривали. Их общение ограничивалось несколькими фразами по делу. Зато Патрисия дважды приглашала к себе доктора Жемайеля. В первый визит у нее обнаружился вагинальный микоз. Во второй — дело было в том, что она внезапно почувствовала слабость и потеряла сознание. Доктор прописал ей анализ крови, чтобы проверить, нет ли у нее анемии.

На третье утро после их разрыва мадам Симон снова попросила Патрисию с ней побеседовать. «Ну и черт с ней, сейчас я ей все выложу».

Доктор посмотрела на Патрисию, обвела взглядом квартиру, вздохнула, а потом снова взглянула на Патрисию:

— Я выскажусь резко.

— Ну, при таких делах, как у меня…

— При таких, как у вас? Очень интересно. Вам пришлось за последние дни стать жертвой насилия?