Якуб Морткович возле стенда на выставке

Это был период затяжного экономического кризиса. На книжном рынке царил застой. Разорялись книжные фирмы. Морткович — к тому времени серьезный должник банкам, типографиям, авторам — как всегда, не считался со средствами. По случаю выставки спроектировал и за собственный счет издал рекламный альбом «Le livre d’art en Pologne 1900–1930». Толстый, красиво оформленный альбом представлял собой обзор польского издательского дела первой трети двадцатого века. Цветные вкладыши отражают достижения польских издателей, книжные иллюстрации известных польских графиков, благородная бездревесная бумага, специальная литера — все вместе сияло красотой и дороговизной. Книга не была предназначена на продажу. Он с удовольствием раздавал ее участникам выставки как дар польского издателя издателям всего мира.

Пребывание было чередой успехов и удовольствий. Французская пресса писала: «Никто из нас не забудет великолепного участия господина Мортковича в организации польской секции. Она была одной из самых интересных на выставке и произвела огромное впечатление на всех, побывавших на ней». В это же время в Париже проходил Международный конгресс издателей. Мой дед на его торжественном открытии сказал: Я с огромным волнением выступаю от имени польских книжников и издателей. Двадцать один год тому назад, в 1910 году, я внес перед Конгрессом в Амстердаме предложение представлять здесь единую Польшу, несмотря на то, что тогда она была поделена между тремя мощными монархиями. Эту просьбу я мотивировал тем фактом, что Польша, пусть и разделенная тремя границами, остается одним народом, единой культурой — польская книга никогда тех границ не признавала. Мое предложение было благосклонно принято, в Международной комиссии польскому народу было отведено надлежащее место. Сегодня я имею честь и, подчеркну, счастье стоять вновь перед собравшимися, чтобы выразить Конгрессу в Париже от имени книжников и издателей свободной и объединенной Польши признательность и благодарность за пророческое постановление, вынесенное в 1910 году.

Якуб Морткович

Высоко взлетел еврейский мальчик из Радома. Ему, приветствуя его, горячо аплодировали, вместе с семьей он был приглашен на торжественный dejeuner у президента Франции. А я, — пишет моя мать, — бывая на заседаниях, принимая участие в приемах, чувствовала себя гражданкой вселенной и представительницей великой культуры своего народа так сильно и с такой радостью, как никогда больше ни до, ни после.

4 июля 1931 года они уехали в Польшу. В отеле «Кайрес» на бульваре Распейл, где они жили, Морткович оставил свой чемодан, а в нем фрак и цилиндр-шапокляк — костюм, обязательный для выступлений и приемов. Он собирался вернуться в Париж осенью на закрытие выставки. Когда машина отъезжала, управляющий и портье отеля, стоя на улице, закричали: A bientàt Monssieur Mortkowicz, a bientàt![72]

В Варшаве его ждали напоминания и предостережения из банков, где он набрал кредитов. Неразговорчивый и скрытный, он никогда не признавался близким, как тяжело ему давались вечные финансовые осложнения. Не умел себя ограничивать, отказываться от художественных замыслов, экономить, считать. Но и жить с чувством постоянного страха не захотел.

9 сентября 1931 года в квартире на Окульнике, в минуту нервного срыва, он застрелился из револьвера. Привезенный тотчас же в больницу на улице Згода, он умер в двенадцать часов. Ему было пятьдесят шесть лет. В записке, которую он оставил жене и дочери, он написал: Я жил не как купец и умираю не как купец.

Похороны состоялись 11 сентября 1931 года на еврейском кладбище. На панихиде от лица польских издателей выступил Станислав Арцт, от имени польских писателей — Ян Парандовский. Книгу «Le livre d’art en Pologne» ему положили в гроб.

На похоронах моего деда собрались, разумеется, все родственники. И вся интеллигенция Варшавы. Дружившие с ним книжники, писатели, художники и графики. Толпы читателей. Трагическая смерть известного издателя всколыхнула не только Польшу, но и заграницу. В некрологах перечислялись его заслуги: чувствовалось, что повсеместный траур искренний. Все хорошо понимали: с такой бескорыстной любовью уже никто не станет служить польской книге и ее авторам.

Януш Корчак писал: Нет, отнюдь не меланхолия подсунула ему револьвер. Это был акт протеста против требований жизни изменить себя. Выходит, безнаказанно идти своим путем нельзя.

Мария Домбровская: В купеческую среду он попал случайно — как странник из другого мира. Из такого мира, в котором действует страсть — не иметь, но быть, не собирать, но создавать… Даже если и были у него свои личные притязания, они сводились к единственному желанию — выделяться тем, что делаешь, но никогда — тем, чем владеешь.

Книжные и артистические круги с неслыханной до этого широтой чествовали его память. Вышел специальный номер органа Союза польских книжников «Пшеглёнд Ксенгарски», посвященный Мортковичу, в котором его вспоминали авторы, в том числе Леопольд Стафф, Болеслав Лесьмян, Януш Корчак; графики Владислав Скочылас, Франтишек Седлицкий; коллеги Густав Вольф и Вацлав Анчыц. В «Вядомостях Литерацких» специальная колонка была отведена воспоминаниям Марии Домбровской, известному историку искусства Мечиславу Стерлингу, опубликовано стихотворение Ор-Ота «Якубу Мортковичу».

В октябре 1931 года в Клубе художников в помещении отеля «Полония» была открыта «Выставка изданий Якуба Мортковича, безвременно ушедшего популяризатора литературной и изобразительной культуры в Польше», организованная председателем клуба — Владиславом Скочыласом.

Главное управление Союза польских книжных деятелей объявило «Неделю изданий Якуба Мортковича». Все книжные фирмы получили плакат с его фотографией, которую сопровождало такое обращение: День памяти великого издателя одновременно будет и днем признания — со стороны общества — ценности книги и ее роли в национальной культуре. До того как история книжного дела отведет Якубу Мортковичу надлежащее ему по праву место, пусть его современники отдадут дань его подлинным заслугам. Это долг перед памятью Якуба Мортковича и всем польским книжным делом.

Ханна Морткович

В столице и провинции книжным магазинам предложили принять участие в конкурсе на лучшую витрину, посвященную памяти ушедшего. Первую премию получил магазин Арцта на Новом Святе. На черном траурном фоне — серебристые листья, а по обеим сторонам фотографии — плакаты, освещенные лампами, укутанными крепом. На Новом Святе было много книжных магазинов. <…> Идя шумной улицей, чуть ли не на каждом шагу видишь красиво разложенные разноцветные книги за стеклом и грустное, задумчивое лицо «издателя-художника», как свидетельствует надпись, — выступающее на черном фоне, — пишет моя мама.

А несколькими строками далее через восемь лет возвращается памятью к тому визиту в книжный магазин — уже в октябре 1939 года: Я прибежала сюда, к Станиславу Арцту, сказать, что для защиты от гитлеровцев книжный магазин и издательство взяла в свои руки пани Жеромская, и теперь глава фирмы — Генрик Никодемский, а мы уходим в тень и, скорее всего, скроемся в провинции. Когда я вошла в магазин, пан Станислав убирал заваленный грудами пачек пол. При виде меня он отставил в сторону большую метлу и предложил мне сесть. Внимательно выслушал меня, а поняв, с чем я пришла, сердечно сжал мою руку и сказал:

— Не беспокойтесь, пани Ханка. И будьте уверены в самом главном: никто в польском книжном деле вам не изменит.