Podhorecki Leszek Historia Polski 1796–1997. Warszawa, 1998. Sokolnicki Michał Czternaście lat. Warszawa, 1936.

Wałecki Henryk Wybór pism. Warszawa, 1967.

Wymiana więźniów politycznych pomiędzy II Rzeczpospolitą a Sowietami w okresie międzywojennym. Warszawa, 2000.

Żeleński-Boy Tadeusz O Krakowie. Kraków, 1969.

Żeromski Stefan Na probostwie w Wyszkowie. Warszawa, 1929.

Имя Иоанны Ольчак-Роникер, дочери известной польской писательницы межвоенного двадцатилетия Ханны Морткович-Ольчак и внучки варшавских издателей Янины и Якуба Мортковичей в Польше хорошо известно. Ей принадлежат документальные повести о краковском кабаре «Пивница под Баранами» — уникальном явлении культуры советской эпохи, ставшем на многие годы одним из очагов свободомыслия и бескомпромиссности. Она — автор сценариев для телевизионных фильмов Анджея Вайды, и его мнение о книге «В саду памяти» — первое:

«Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те и другие оказались позднее в. дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы».

Вайда, как никакой другой художник, по опыту знает, как трудно сегодня найти роман, вымышленные образы которого по силе убедительности и проникновения могли бы состязаться с реальными действующими лицами. Нет ничего удивительного в том, что книга «В саду памяти» стала в Польше бестселлером, получила одну из самых престижных в стране литературных премий — «Нике».

Талант писателя складывается из его личной жизни, мастерства стиля, умения попасть в насущную тему, из выбранного жанра, но прежде всего — способности быть открытым тексту. Можно иметь какой угодно характер — добрый или злой, хитрый, лукавый или сердечный и прямой, все эти важные в жизни этические качества тут не имеют никакого значения. Только абсолютная степень доверия тексту.

Но открытость и ум трудно соединимы. Первое предполагает безоглядность, искренность и самоотдачу, второе — рациональность, взвешенность, даже самоконтроль — а надо ли, стоит ли? Иоанна Ольчак-Роникер владеет и тем и этим. Причем ее ум — не возрастная привилегия, которая приобретается, как опыт, с годами, ведь книга написана в зрелости, когда можно научиться владеть и пером, и собой. Нет, это природный ум — искрометный, живой, реагирующий на все. Любопытствующий. Ум, который позволяет быть необузданной с самой собой — чтобы понять другого. Ну и себя, конечно. А для чего еще, в итоге, пишется?

Об этом думаешь, читая горькую и увлекательную прозу воспоминаний, которую в чистом виде не отнести к мемуарному жанру. Ибо автор порой воссоздает то, чего не помнит и сама практически не знала. Так уж сложилось, что почти ничего ей не удалось получить из первых рук, а потому по крохам реконструируется целое — история предков, плетется нить жизнеописания семьи на протяжении более чем столетия. Это заставляет дорожить любой мелочью и мобилизовать ум, а с ним воображение, исключающее полет фантазии. Выдумка неуместна, уцелевшие эпизоды — быль. Именно из них состоит История. Чтобы разглядеть ее, представить себе и проанализировать события, словно бы навсегда канувшие в Лету, надобны любопытство, наблюдательность и еще одно свойство натуры — впечатлительность сердца, которая может заставить глухого услышать, слепого увидеть, а немого — заговорить.

В строгом смысле мы как раз имеем дело с таким — немым, но заговорившим повествованием, и одно это ставит труд Ольчак-Роникер на высоту лучших документальных сочинений нашего времени. Более того, может быть впервые — не только в польской, но и во всей мировой литературе — расставлены все точки над «и», систематизированы акценты, существовавшие раньше порознь, по поводу самой непроговоренной, а значит, и самой болезненной темы — еврейства, у которой нет конкурентов. Сфокусировавшей вокруг себя национальные, социальные, политические, а в итоге — человеческие проблемы. Когда заслуженная работа оценивается по достоинству, невольно думаешь о справедливости свыше. Речь не просто о попадании в десятку. Иоанна Ольчак-Роникер угодила в десять десяток сразу, несмотря на то, что она повествует о том, о чем польской литературой неоднократно писалось и раньше: о евреях, советских лагерях, подполье. И жанр вроде бы тоже не нов. Богата польская традиция мемуаристикой, семейной сагой, хроникой. А борьба за национальную независимость? Да без нее поляк просто не поляк! В чем же тогда актуальность? Всё собрано воедино. И еще: у проблем живые лица. Трагедия конкретной и каждой судьбы объемлет, не позволяя задохнуться от ужаса, правды, отчаянного чувства стыда.

Отдельная, а значит частная, история еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, обнажает своеобразие Польши и ее культуры, становясь неотделимой частью, однако, не только ее прошлого, но и нашего тоже, ибо история Польши того времени неотрывна от истории России. Масштаб вырисовывается поистине монументальный, но вдруг оказывается, что это — детали, и не они определяют кровоток повествования. На наших глазах — через реальные человеческие поступки и характеры — возникает и формируется процесс приобщения личности к человеческому бытию. И неотрывность от него.

Девять детей одной семьи, а вместе с ними еще и дети, внуки, правнуки… Их линиями испещрена карта едва ли не всей Европы, да и Америки тоже. За каждой линией — свой круг событий, требующих осмысления. А их не мало.

Это и система образования и воспитания — целый пласт.

История становления и развития книжного дела в Польше.

Еврейство как проблема нравственная (больше, чем этническая) — и для еврея, избравшего путь ассимиляции, вступившего на путь преодоления местечковости; и для всего мира, ставшего свидетелем гетто — его возникновения и уничтожения; так и не проговоренная до конца вина Европы перед Катастрофой; наконец, участие евреев в революции и коммунистическом движении, в польском повстанчестве, войне с фашизмом.

Эмиграция и ее последствия.

Пронзительны страницы правды. И не знаешь, какая из поставленных проблем важнее. Будто идешь по минному полю — сплошные болевые точки. Чего стоит одна лишь проблема ассимиляции польских евреев, если наряду с ней была и русская ассимиляция, правда, насильственно насаждаемая и отторгаемая, хотя именно она сулила выгоды. Проблема революции? Столь пагубно отразилась она на судьбах отдельных членов семьи, в какой-то степени предопределив и наше общее будущее.

А может, главное действующее лицо здесь — время, которое не уходит? Ждет и ищет сказителей, подготавливая их к труду любить память?

Но как и какую? У поляков она одна, у евреев — другая, а у русских — своя, выходит, третья. Именно мучительные разделы Польши, в которых принимала участие Россия, пробудили польский свободолюбивый дух, который, со всей остротой возникнув в конце XVIII столетия, наполнил легкие последующих поколений, предопределив развитие нации. Повстанческая ситуация сама шла в руки: успевай в топку уголь подбрасывать. Вот почему польские евреи полюбили страну, в которой проживали, и потянулись к польской ассимиляции. И те и эти были в равно угнетаемых условиях. И тех и этих одинаково боялась и не любила Россия, что прекрасно отразила русская литература. Это хорошо известно, а потому интересно другое: были ли еще случаи подобного взаимодействия — когда против врага с народом объединялись живущие вроде бы своей жизнью евреи? И носили ли такие явления столь же массовый характер? Были. Например, финские евреи настолько, видимо, прониклись интересами своей родины, что вошли в гитлеровскую армию для борьбы с Советской Россией во время Второй мировой войны — тоже по закону своеобразной ассимиляции, и финны, кстати, немцам евреев не сдали. Вот и польских евреев сблизил с поляками общий враг — Россия. Оба народа, по крайней мере, в той части Польши, о которой идет речь, оказались в одинаковом положении: их обоих соединила жажда свободы. Отсюда совместное сопротивление поработителю вообще: перед лицом России, СССР и Германии. Однако взаимной любви не получилось. Но это уже выводы.