Геня умерла через полгода после смерти Юлии. Летом 1913-го. В Варшаве. Невинная, казалось бы, операция аппендицита закончилась смертельной инфекцией. Ее не смог спасти даже ее жених, красавец доктор Шпер, который, как и все, обезумел от отчаяния. Никто не мог понять, почему именно она — красивая, добрая, талантливая, должна уйти так рано. Она была, без сомнения, самым поэтичным явлением во всей нашей достаточно прозаической родне. Похоронили ее рядом с Юлей, на еврейском кладбище. Сегодня уже никому из нас это место не найти.

Фотография Юлии, на которой запечатлена седая, почтенная, пожилая дама, сохранилась до сего дня во многих наших семейных альбомах. Для детей и внуков она стала подлинным культом. Они были признательны ей не только за принадлежность к польской культуре, но прежде всего — за неустанную интеллектуальную требовательность, в обязательном порядке доказывать, что «не являешься абы кем», или, как она любила выражаться, «не какой-то там обсевок в поле».

Юлия Горвиц, около 1910 г.

Она любила близких мудрой, но и требовательной любовью. Не случайно и после смерти все продолжали чувствовать ее, с того света, — рядом. Довольно парадоксальным образом. Во время оккупации моя бабка вешала над своей кроватью, рядом с иконой Божьей Матери, фотографию собственной матери — Юлия своей «арийской» внешностью исключала, видимо, всякие подозрения на еврейское происхождение.

28 июня 1914 года в воскресенье австрийский наследник трона эрцгерцог Франтишек Фердинанд был застрелен в Сараево сербским террористом Гаврилой Принципом. Начиналось лето. Люди спокойно уезжали на курорты и в отпуска. В Крыницу. В Бияриц. В Пишчан. В Наленчово. Никто не представлял себе, чем завершится трагическое событие. Мои бабушка с дедушкой и с ними единственная дочка Ханя, которой еще не исполнилось двенадцать, выбрались в Столпмюнде. Очарования нынешней Устки расхваливали в газетных сообщениях: Морские купания на открытом море посреди леса. Берег длиною в 500 метров. Широкий песчаный пляж. Для мужчин и женщин новые семейные купальни. Современные купальни, снабженные горячей, морской и лечебной водой, с электричеством и грязями. Лучший оркестр, театр, спорт, всевозможные прибрежные сообщения.

К ним присоединилась Флора Бейлин с юными Каролиной и Стефанией, а также Гизелла Быховская с маленькой Мартой, Янеком и Густавом. Моя будущая мама из патриотических чувств постоянно напоминала детям теток, что они на польском побережье, на польских территориях, беззаконно отнятых немцами. Всех поправляла, что говорить надо не Столп, а только Слупск, а протекающую на окраине речку велела называть Слупой. Дети за это дразнили ее Слупа-скотина. Она плакала, но от своих патриотических притязаний не отступала.

Марта Быховская, Столпмюнде

Ханя Морткович, 1914 г.

На отдыхе в Столпмюнде. Слева в первом ряду: Марта Быховская, Ханя Морткович, Стефа Бейлин, Янек Быховский. Во втором ряду: Кароля Бейлин, Камилла Горвиц, Янина Морткович. В третьем ряду: Гизелла Быховская, Густав Бейлин, Якуб Морткович.

Каникулы были не долгими. Поначалу газеты недооценили положение: Сербско-автрийские столкновения! Албанский хаос! Российские дипломатические круги убеждены, что удастся избежать катастрофы! Потом на первых страницах возникла печальная черная надпись ВОЙНА, а под ней тревожные сообщения: 28 июля Австро-Венгерская монархия объявила войну Сербии! В России началась мобилизация! Первого августа немцы объявили войну России!

Немецкие власти потребовали, чтобы все российские поданные немедленно покинули немецкую территорию. И вот так, в панике, давке, в ужасных условиях, товарными вагонами — в пассажирских не было места — приходилось покидать прапольские Столпмюнде. Хорошо, что удалось бежать оттуда довольно быстро. Те, кто должным образом не отреагировал на распоряжение или затянул с отъездом, были подвергнуты таким испытаниям, о которых до конца жизни не могли вспоминать без содрогания. Их эвакуировали в Стокгольм, и лишь спустя несколько недель им удалось вернуться в Варшаву. Фронт разделил множество семей. Газеты длинными столбцами печатали имена ищущих друг друга.

Поначалу считали, что война продлится самое большее несколько месяцев. Никто не предполагал, что конфликт между великими империями окажет какое-то влияние на положение Польши. Лишь Юзеф Пилсудский верил, что удастся поднять антироссийское восстание: 6 августа 1914 года он приказал своей Кадровой дружине двинуться из Кракова, пересечь границу Королевства Польского и начать агитировать жителей близлежащих мест для совместной борьбы с Россией. Он, правда, натолкнулся на сопротивление мирного населения, но манифестация стремления к независимости не могла не пробудить во многих сердцах патриотические надежды.

Густав Бейлин, легионер. 1915 г

Уверенность, что отчизна обязательно воскреснет, сопровождала Ханю Морткович с детства. Ее воспитывали на великой романтической поэзии. Дома пели повстанческие песни, в которых говорилось: пришла пора родных покинуть и отправиться в путь — за вольную Польшу. Маленькая девочка просыпалась по ночам от звонка в дверь и уже знала, что это русские жандармы, которые сейчас перевернут весь дом, а может, и заберут отца, бунтовщика, ненавидящего москалей-поработителей. На частных занятиях она изучала польскую историю и литературу, читала бесконечные повести о неволе, борьбе, героизме и мученичестве. Иногда потихоньку плакала. Она была уверена, что ей предстоит смерть за Польшу, ведь так умирает каждый «порядочный» поляк, но ужасно боялась виселицы.

Ханна Морткович позднее описала эти четыре военных года, в течение которых героиня превращается в девушку, в романе «Весенняя горечь». Она показала там, наряду с историческими событиями, чувства и переживания девочки-подростка, только-только входящей в мир, который у нее на глазах разваливается до основания.

В начале книги война идет уже девять месяцев, и героиня успела столкнуться с ее злом. По варшавским улицам в сторону вокзала тянутся толпы польских парней, призванных со всей Польши в царскую армию, за ними еле поспевают заплаканные жены, матери, дети. Спустя некоторое время в газетах появляются сообщения о битвах на польских территориях, о сожженных и разрушенных городах. По улицам Варшавы вновь тянутся обозы — на этот раз — с ранеными, теми же парнями, но уже искалеченными, в крови, на конных подводах и в машинах их везут в варшавские госпитали. Раненых можно навещать, приносить им одежду и еду, они из бедных далеких деревень и маленьких местечек. Душу раздирает мысль о братоубийственной битве. Во вражеской армии — родственники, проживающие в австрийской и прусской неволе.

На улицах все больше бездомных. Они прибывают в Варшаву из уничтоженных русскими или немцами мест. Им не на что жить, возвращаться некуда. Городские ночлежки переполнены. Для них собирают подарки, деньги, детям советуют отказаться от нового платьица или чего-то вкусненького, и сэкономленные суммы отдают нуждающимся. Двоюродные братья шепотом обсуждают стрелковые части Пилсудского, которые воюют на стороне Австрии против России. Мальчишки готовят провиант и обговаривают план побега в польскую армию. Есть ли смысл бежать туда с ними, если вскоре родина воскреснет? И надо ли драться за Польшу? А может, лучше всего, как делают польские женщины, ухаживать за ранеными? Или просто послушно идти в школу, как велит мама, и учиться, развивать мышление на благо будущего?