В 1915 году, пока Янина Морткович обставляла новую квартиру на Окульнике и занималась внутренним убранством книжного магазина на Мазовецкой, Камилка перевязывала раненых в чешском городе Брно. Она был не замужем, а значит, по отцу имела австрийское гражданство, и потому, как только вспыхнула война, была мобилизована австрийцами и направлена в военный госпиталь в Галицию. Там случилось важнейшее и самое сокрытое в ее жизни событие. Она ни с кем из родни на эту тему не говорила, даже с собственным сыном, а значит, и мне тут делать нечего. Известно только, что среди ее пациентов был раненый солдат австрийской армии, украинец по имени Янко Канцевич. Когда он выздоровел, вернулся на фронт и погиб.

В 1916 году Камилка уехала из Брно в Цюрих: в апреле ей предстояло родить сына, которого назовет по отцу Янеком. Незаконнорожденный ребенок в те времена? Нужно обладать огромным мужеством. По крайней мере, так отнеслись к этому событию родственники. И с большим уважением. Без всяких мещанских сентенций. Тогда в Цюрихе жили два ее брата — Людвик, геолог, он работал в университете, и Макс с женой и тремя детьми — Касей, Стасем и Анусей. Они являлись для нее, наверное, серьезной моральной опорой, ведь положение молодого врача и так было не из легких. Правда, работу она себе нашла — в психиатрической клинике под Цюрихом, в Вальдау, однако начальство предупредило, что ей, как женщине одинокой, возбраняется жить тут вместе с сыном. Пришлось снять для него и швейцарской няни комнату за пределами госпиталя. Янека она навещала после работы.

Златокудрому мальчику не было еще года, когда в феврале 1917-го от престола отрекся царь, и полтора, когда в ноябре 1917 Ленин на съезде в Петрограде приветствовал наступление «мировой социалистической революции». Макс Горвиц, главный редактор коммунистической газеты «Volksrecht», выходившей в Цюрихе, писал, что пора пролетариату брать власть в свои руки по всей Европе и рушить капитализм. Это был страшный год. В сентябре умер от дифтерита двухлетний Костюш Шпер, сын Мани. А в феврале — самый близкий друг Хани, старше ее на год, кузен Янек Быховский.

Он был, наверное, необыкновенным мальчиком. Развитый не по годам, впечатлительный, интеллигентный, начитанный, он со страстью интересовался социальными проблемами, горел энтузиазмом, мечтал о свободной Польше, в которой столько можно будет сделать. Эти необычные умирают всегда слишком рано. А может, посмертная легенда делает их такими незаурядными? У медицины тех лет не было лекарств от скоротечной чахотки. Фронт и границы не пропускали за рубеж, в санаторий. Отец — врач — оказался бессилен.

Янек умер в феврале 1917 года. Ему еще не было шестнадцати.

В августе 1918 в Люблине, за два месяца до получения независимости, состоялся первый общепольский съезд книжных деятелей. Хотели таким образом заявить о национальном и культурном объединении государства, которого официально еще не существовало. Якуб Морткович — инициатор и организатор этого съезда. Открывал прения от имени варшавского Союза польских книжных деятелей. В заключение своей речи он сказал: Польские книжники, вы, которые были самым большим врагом государства в неволе, были и самым большим оплотом нашего народа, завоевавшего то, что ему принадлежит по праву — независимость и единство. <…> На эту борьбу за польское дело, за развитие всех сил — жизненных и творческих — за подъем польской культуры я призываю вас, польские книжники.

11 ноября 1918 года Юзефом Пилсудским установлена военная диктатура в государстве. Невозможно передать того упоения, неистовой радости, какие охватили польский народ в эту минуту. Через 120 лет рухнули кордоны. <…> Свобода! Независимость! Единство! Собственное государство! <…> Недаром четыре поколения ждали этого — пятое дождалось!

А в феврале этого года Максимилиан Горвиц-Валецкий вошел в состав ЦК вновь созданной Коммунистической рабочей партии Польши. Она намеревалась путем всемирной революции разрушить аппарат буржуазного государства, уничтожить демократию, распустить парламент и на их месте создать правительство пролетарской диктатуры, ищущей союза с Советской Россией и рвущейся вперед «в титаническую борьбу старого строя с новым».

И тогда мои бабушка с дедом заявили: «Баста!» Склонность Мортковича к левизне, «радикальное поведение» бабки не поколебали их негодования. При всей фанатичной приверженности идее независимости в любой форме ее проявления, им представлялось бессмысленным уничтожать бытие, которое только-только нарождается. Возникло два разных мировоззрения. Две разные жизненные позиции. И речи быть не могло о взаимопонимании. С тех пор заметно поостыли их отношения друг к другу.

Но семейная солидарность сохранялась. В начале 1919 года варшавские родственники встречали на вокзале тех, кто прибыл из Цюриха.

Незадолго до этого в Варшаву вернулась Камилка с трехлетним Янеком. Обаяние и красота малыша, его золотистые кудри и комичный лепет на schwitzerdeutsch[58], с каким он говорил, завоевали все сердца сразу.

А сейчас из поезда выходили Стефа, жена Макса, и трое детей тринадцатилетняя Кася, одиннадцатилетний Стась и восьмилетняя Ануся. Маленькие Горвицы, одетые в обтрепанные вещи, купленные, скорее всего, в какой-нибудь лавчонке старьевщика, выглядели уставшими и сонными. С недоумением взирали они на чужих теть и элегантных кузинок, которые обнимали их, плача и все спрашивая, рады ли, что наконец дома, на свободной родине? Но от отца они знали, что Польшей правят военные авантюристы и буржуазные выскочки. А дом? Дома ведь у них отродясь не было.

Янек Горвиц, 1919 г.

Жизнь Макса Горвица, его жены Стефании, а потом и их тройки — бесконечная череда скитаний и переездов с места на место, без всякого намека на стабильность, нередко без средств к существованию, с ощущением непрестанной опасности. Преданная «делу» Стефа покорно сносила такую жизнь. Дети же к несчастной своей судьбе кочевников предъявляли большие претензии. Они появились на свет в довольно неспокойное время, а ведущий бесконечную подрывную деятельность отец, который разыскивался полицией чуть ли не во всех странах мира, где оказывался, — дополнительно осложнял их положение. Веял Ветер Истории: распадались империи, перекраивалась карта Европы, покоренные страны обретали независимость, идеологи вели бесконечные баталии по поводу того, каким быть будущему двадцатому веку. А по краковским, венским, швейцарским, берлинским тротуарам топали маленькие ножки в оборванной обуви, и в их маленькие ручонки «дяденьки» по имени, вызывающем сегодня разве что дрожь и ужас, вкладывали мелочь на конфетки.

В 1906 году в финском местечке Керимаки на Ладоге родилась старшая дочь Макса — Кася. Это экзотическое местечко оказалось в ее биографии потому только, что именно в Финляндии можно было спрятаться политическим деятелям самых разных национальностей и мастей, чтобы избежать столкновения с царской полицией. В июне 1906 года Макс в очередной раз бежал из Сибири, а поскольку его разыскивали, он и укрылся тут вместе с женой, ожидавшей ребенка. Из местечка, отдаленного от Петербурга тридцатью пятью километрами, он легко мог добраться до столицы России и принять участие в заседаниях русских революционеров. Как и Ленин, который также пребывал в Финляндии.