— Нет, но теперь точно изменит. Если, конечно, не помрет. Можно не сомневаться, что единственной наследницей будет Луана. Не зря же он оставил ее сейчас при себе, а меня попросил уйти!

— Но есть хотя бы малая надежда на его выздоровление? — тревожился Отавинью, и Рафаэла посмотрела на него с изумлением:

— Не пойму, тебя беспокоит его самочувствие или наше наследство?

— Разумеется, я не хочу, чтобы дядя умер, — сказал Отавинью. — А ты… Разве ты думаешь иначе?..

Рафаэла промолчала, и Отавинью, превозмогая охвативший его ужас, спросил:

— Так, может, это ты в него стреляла?..

Опасность, нависшая над Бруну и Лейей, сблизила семейство Медзенга, как никогда прежде. Маркус даже не исключал, что отец и мать вновь могут объединиться в браке, поскольку Луана повела себя в такой сложной ситуации как предательница.

Лия же, не оправдывая Луаны, была уверена, что родители уже никогда не смогут жить вместе как супруги.

— Пойми, отец не сможет ее простить. К тому же он, несмотря ни на что, продолжает любить Луану.

— Ох, эти проклятые Бердинацци! — скрипнул зубами Маркус. — Сколько бед от них на нашу семью!

— Да, — вздохнула Лия. — От них можно ожидать только неприятностей… но кто же мог стрелять в старика? У тебя есть версия?

— Это мог быть кто угодно, только не ваш отец! — строго произнесла Лейя, услышав, о чем говорят дети.

— Мы вовсе не подозреваем отца, — обиделся Маркус. — Просто сочувствуем ему. Так же, впрочем, как и тебе.

Лейя посмотрела на него с укоризной: дескать, помолчал бы ты насчет сочувствия — после всего, что натворил.

Маркус виновато потупил взор.

А инспектор Кловис тем временем выяснил, что никаких телефонных переговоров с Ралфом Лейя последние дни не вела, и пригласил ее на допрос в полицию. Бруну поехал туда вместе с ней.

Для начала Кловис спросил, продолжает ли ей звонить Ралф. Лейя была готова к этому вопросу и ответила так, как они договаривались с Бруну, то есть отрицательно.

— А когда он звонил вам в последнее раз? — спросил Жозимар.

— Несколько дней тому назад. Точно не помню.

Жозимар понял, что большего от нее не добьется, и предложил опознать цепочку и медальон. Лейя сказала, что видит их впервые.

— А другая женщина эти вещи опознала, — заметил Жозимар. — Вы знали, что у сеньора Ралфа были любовницы?

— Когда мне это стало известно, я с ним порвала, — поморщилась Лейя от неприятного воспоминания.

— Простите, он вас… избивал? — задал очередной вопрос Жеремиас.

— Да, — не стала скрывать Лейя.

Домой они с Бруну вернулись в хорошем настроении.

— Мама держалась молодцом, — сообщил Бруну в ответ на вопрошающий взгляд Маркуса.

— А про вертолет они спрашивали?

— Наш вертолет никто не опознал, — успокоил сына Бруну.

Позже, когда Лия спросила у него: «Неужели мама и вправду могла убить этого типа?» — он ответил однозначно: «Нет!»

Валдир исследовал каждый клочок земли в том месте, где был ранен Жеремиас, но так и не нашел пули. Это чрезвычайно злило инспектора, потому что у него опять не было улик и оставалось только довольствоваться показаниями потерпевшего, которые тоже не выдерживали никакой критики.

Оба пилота Бруну подтвердили его алиби, и у Валдира не было оснований подозревать их в сговоре с патроном, но Жеремиас Бердинацци, благополучно миновавший кризис, продолжал твердить, что в него стрелял «проклятый Медзенга». При этом старик вел себя весьма странно, упрашивал Валдира не выдвигать пока официального обвинения против Бруну.

— Но почему? — допытывался инспектор. — Вы не уверены в своих показаниях? Плохо рассмотрели того, кто в вас стрелял?

— Нет, я же не слепой! — сердился Жеремиас. — Просто подождите, пока я сам напишу соответствующие заявление.

Валдир убеждал его, что в этом нет нужды, что достаточно и устных показаний, чтобы возбудить уголовное дело, а Жеремиаса это только раздражало:

— Если вы пойдете против моей воли, то не ждите, что я подтвержу свои показания в суде!

— Так вы хотите, чтобы Медзенга понес наказание?

— Он получит свое, не беспокойтесь! — туманно отвечал Жеремиас.

— Может, вы поступаете так из-за своей племянницы Луаны? Не хотите причинять ей боль? Ведь ни для кого не секрет, что она и Бруну Медзенга любят друг друга, — дотошно расспрашивал Валдир, на что Жеремиас отвечал категорично:

— Это была глупость со стороны Луаны. Она ушла от Медзенги и никогда к нему не вернется!

Не добившись от Жеремиаса ничего конкретного, Валдир пришел к выводу, что тут одно из двух: либо Бердинацци оговаривает Медзенгу, желая окончательно скомпрометировать его в глазах племянницы, либо Мясной Король действительно стрелял в старика, но тот не хочет поднимать шума опять же из-за Луаны.

И, чтобы прояснить ситуацию, инспектор вызвал Бруну для очной ставки с Жеремиасом.

Луана, узнав об этом, еще раз попросила дядю сказать правду. Жеремаис рассердился:

— Так ты думаешь, я вру?!

— Я не верю, что Бруну в вас стрелял, — ответила Луана, — и думаю, вы просто могли ошибиться.

— Да я видел его, как сейчас тебя! — заявил Жеремиас.

— И что вы с ним сделаете? Отдадите под суд? — упавшим голосом промолвила она.

— Нет. Наказанием для Медзенги будет то, что он потеряет тебя и ребенка! — гневно молвил Жеремиас.

На очной ставке он повторил все, что говорил до сих пор, чем привел Бруну в бессильное бешенство. А окончательно добила Медзенгу Луана, сказав, что теперь уж точно поверила дяде.

— Да неужели ты не видишь, как он нагло врет? — возмущался Бруну. — Во-первых, у меня есть надежное алиби, а во-вторых, я просто не смог бы выстрелить в этого жалкого старикашку!

— А я помню, как ты говорил, что все Бердинацци должны рождаться мертвыми, — сказала Луана и заплакала, заслонив обеими руками живот, словно хотела таким образом защитить будущего ребенка от его жестокого отца.

Бруну тоже готов был зарыдать от отчаяния:

— Ну что я должен сделать, чтобы ты мне поверила?!

— Ничего, — тихо молвила Луана, вытерев слезы. — Будем считать, что я никогда не знала Бруну Медзенгу и не жду от него никакого ребенка. Оставь меня. Мы расходимся навсегда.

Бруну понял, что уговаривать ее сейчас бессмысленно, и уехал.

А Жеремиас после очной ставки спросил у Валдира, нашел ли он пулю, и, получив отрицательный ответ, заявил:

— Ну и забудьте о ней. Закройте дело. Я не хочу больше никакого расследования.

С тех пор как сенатор Кашиас обнаружил у своей горничной неподдельный интерес к его либеральным идеям, он охотно просвещал ее в вопросах текущей политики, и Шакита всегда слушала его с огромным воодушевлением.

Однажды, когда сенатор особенно увлекался, излагая ей суть аграрной реформы, способной в короткий срок сделать Бразилию процветающей страной, Шакита в порыве благодарности обняла его и страстно поцеловала в губы.

Кашиас в первый момент опешил, но, увидев перед собой чистые, полные восторга и самоотверженности глаза Шакиты, уже сам притянул ее к себе и тоже поцеловал — с меньшей страстью, зато с гораздо большей нежностью.

Шакита, осмелев, также захотела продемонстрировать свою нежность, которую она давно уже втайне испытывала к хозяину… Словом, их поцелуи могли бы продолжаться до бесконечности, если бы не внезапный звонок Розы.

— Алло, — ответила Шакита, не сумев скрыть своего недовольства.

Розе такой тон не понравился, она стала отчитывать зарвавшуюся горничную и заодно спросила:

— Что ты там успела натворить с моим мужем?

Шакита смущено поджала губы, и сенатор вырвал у нее трубку, из чего Роза смогла заключить, что «голубки» находились рядышком, очень близко друг от друга.

— Ты лежишь с этой девкой в одной кровати? — грубо прервала она мужа.

Кашиас начал неумело оправдываться, чем накликал на себя еще больший гнев жены.