— Ага, — потирал руки Ярослав, — проклюнулись братцы, объявились. Ну что, Эймунд Рингович, идем, встретим заблудших. А?

— Встретить можно, Ярослав Владимирович. Это дело не хитрое. Но ведь опять ускользнут в степи-то. Надо б ловушку устроить, заманить в нее и захлопнуть.

— Как ловушку-то устроить?

— Надо их убедить, что мы их не ждем. Мы празднуем нашу победу, на забороло пусть выйдут женщины в самых лучших нарядах своих, чтоб воинов там и не видно было. Пусть гусляры играют, тимпаны бьют. Южные ворота растворить настежь, стражу приворотную спрятать. Увидев это, они, конечно, ворвутся в город, мы их впустим и захлопнем ворота. Вот и в ловушке. Ну как?

— На словах ловко, — вздохнул Ярослав. — А как на деле?

— Вот те раз, Ярослав Владимирович. А не по моему ли слову мы их у Любеча в клещи взяли?

— По твоему, Эймунд, по твоему, да главных-то селезней упустили.

— Там лес рядом, бежать и прятаться было куда. А в городе? Им тут же — смерть. И ежели будет твоя воля, я их и в полон брать не стану, порублю в капусту. И все. У тебя гора с плеч.

Хитрый варяг видел по глазам князя, что «капуста» ему предпочтительней, чем полон, но высказывать волю свою вслух не хочет. Грех, мол.

— Да, забот с ними не оберешься, — молвил лукаво Ярослав, и за этим Эймунду слышалось: руби в капусту.

Дозоры и подсылы киевские держали степь под неусыпным вниманием и потому о выступлении князя Бориса предупредили заранее. Старшинам порубежных городов было прислано веление великого князя переходу засеки печенегами не мешать.

А князя Бориса столь легкое преодоление засеки почему-то не насторожило, а, напротив, ободрило, он отнес это на свой счет: мол, его, как русского князя, встречает Русская земля миром. Такое начало сулило успех: «Будет удача!»

Перед самым Киевом вперед были высланы разведчики, которые, воротившись, сообщили:

— В Киеве большой праздник, на стенах много женщин, играет музыка, ворота отворены.

Борис собрал сотников, сказал:

— Стремительно врываемся в город. Буртай, ты уничтожаешь приворотную стражу и держишь ворота открытыми до нашего возвращения. Кутуй, вы быстро налетаете на церкви, там оружных не бывает, но есть золото. Я с Камалом и заводными конями выручаем Нанкуль. Все делать быстро, на полном скаку, неоружных не трогать.

Именно посулив печенегам церковное золото, Борис и смог уговорить их идти в этот дерзкий и рискованный набег.

От волнения князя пробирала дрожь, но в голове стучало: «Удача! Удача! Удача!» Слишком хорошо все складывалось: и что праздник в Киеве, и что ворота отворены. Ничто не насторожило князя, все для себя определил он одним словом: повезло.

«Как хорошо, что когда-то Святополк поселил Нанкуль у боярина Коснячки. Коли б она осталась в великокняжеском дворце, то выручить ее оттуда было б гораздо труднее, а то и невозможно. Сейчас там полная гридница варягов» — так думал Борис, подъезжая к Киеву.

В виду города они остановились, и, когда подтянулись отставшие, князь, привстав в стременах, оглянулся и приказал:

— В слань!

И перетянул коня плетью так, что тот едва ли не с места перешел на широкий, размашистый скок.

Лишь когда Борис проскочил ворота и когда в сотни глоток печенеги грянули свое «Ур!», что по-русски значило «Бей!», он заподозрил неладное. Но было уже поздно что-то менять, переигрывать.

Сам он в сопровождении нескольких воинов и с заводными конями помчался ко двору Коснячки, влетел в него и осадил коня у крыльца терема, где должна была быть Нанкуль. Увидев ее живую и невредимую, князь чуть не заплакал.

— Борис, — кинулась ему на шею жена. — Милый, как ты здесь оказался?

— Нанкуль, живо на коня! — скомандовал он.

— Я только возьму…

— Ничего, ничего не надо, — перебил он ее. — Быстрей, быстрей, быстрей.

Он торопил ее служанок, не давая им ни переодеться, ни опомниться, ни вернуться в терем.

— Там кони! Бросьте вы тряпье!

Печенеги вбегали в церкви, молящиеся там падали на пол, и иереи с перепугу либо убегали в алтари, либо прятались под налои. А налетчики рвали с икон серебряные и золотые оклады, хватали кресты, чаши, дароносицы, кадила — все, что блестело. Хватали горящие свечи и тут же поджигали храмы. Более десятка церквей загорелось в короткое время в Киеве.

В деревянном городе появление красного петуха страшнее любого поганого, а если еще и в нескольких местах, то это — почти конец света. Поднялась суматоха, паника не только среди жителей, но и среди людей ратных.

Именно вспыхнувший киевский пожар позволил печенегам почти без потерь выскользнуть из города.

А Киев горел и выгорел бы дотла, если бы дунул ветерок — хороший помощник красного петуха. На счастье, было тихо, сгорели лишь ограбленные церкви и прилегавшие к ним дворы. Подол вообще не пострадал.

Уже вечером, когда измученные, перемазанные копотью киевляне тушили последние головешки, к великому князю притащили пленного печенега, одного из зажигалыциков.

— Вот, князь, казни его, он поджигал.

— Больно вы прытки на казнь-то, — молвил Ярослав, внимательно осматривая пленного. — Нам, чай, и поговорить есть о чем. Верно? — взглянул приязненно в глаза пленнику.

Печенег промолчал, он знал, что ждет его, а потому решил молчать, беречь силы для конца.

— Ну, что молчишь, герой?

— А что я должен говорить?

— Ну, хотя бы кто командовал вами? Что молчишь? Чистосердечно расскажешь, могу и отпустить тебя. Из твоей шкуры воротника не сошьешь.

— Князь Борис вел нас.

— А зачем?

— У него тут жена оставалась, надо было спасать ее.

— Вот те раз. — Ярослав взглянул недоуменно на милостников своих. — Тут была жена Бориса, почему же мне не сказали об этом? Позовите дворского.

Пришел Прокл Кривой.

— Ты что ж, Кривой, не сказал мне, что здесь была жена Бориса?

— Но, князь, ты спросил, кто из них во дворце, я тебе и сказал. А жена Бориса жила в городе, на подворье Коснячки. А ты же про Киев не спрашивал.

— «Не спрашивал, не спрашивал», — передразнил князь дворского. — А сам не мог сообразить, какие бабы меня интересуют? Ступай, да вдругорядь будь подогадливее, ежели не хочешь последнего ока лишиться.

Прокл ушел, вздыхая. Печенега князь велел пока отправить в поруб: завтра придумаем для него что-нибудь.

Уже ночью князь призвал к себе Эймунда, спросил с ехидством:

— Ну так как твоя ловушка, Эймунд? Захлопнулась?

— Разве мог я ожидать, князь, что они город зажгут?

— Эх ты, ловец! Еще ежели так словишь, от Киева одни головешки останутся. В общем, Бориса теперь от поганых и пряником не выманишь.

— Ну, теперь мы хоть знать будем, где он, — сказал варяг.

— Дороговато за это знание заплатили, эвон едва не полгорода сгорело. Что ж, всего-то одного печенега и словили?

— Одного, Ярослав Владимирович, — вздохнул Эймунд. — До них ли было, когда вся улица занялась. Не за печенегов, за ведра пришлось браться.

— Что ж теперь делать-то? Надо как-то и Святополка обнаружить. Пожалуй, он к тестю в Польшу наладится.

— Это без жены-то?

— Да. Конечно, без жены вроде и совестно. Но с другой стороны — именно это и позволит ему просить помощи у Болеслава.

— Надо и о матери Святополка подумать, князь. Ведь и через нее можно на него выйти.

— Давай подумаем.

Они разошлись уже за полночь, все «думали», а утром Ярослав, вызвав дворского, приказал немедленно послать в Вышгород телегу за княгиней Арлогией.

— Неужто и ее хочешь в поруб? — спросил Прокл.

— Дурак. Она ж мне мать, хотя и неродная. На добро — не на зло зову. Так и передай.

Арлогию привезли после обеда, провели к Ярославу. Увидев ее, он слез со стольца, пошел ей навстречу с приветливой улыбкой:

— Прости, что обеспокоил тебя, матушка. — Полуобнял ее ласково, усадил на лавку, сам сел рядом. — Про Святополка ничего не слыхала?

— Нет, — отвечала Арлогия. — Беспокоюсь.

— Вот посуди, мать, что нам ссориться? Или земли на Руси мало? Иди мы не Рюриковичи оба? Ежели отцы у нас разные, но дед-то у нас один.