— Тор, Тор, прости меня… Где Вальгалла? Где Вальгалла? Тор…

— Что он говорит? — обернулся Святополк к матери.

— Он зовет своего варяжского бога Тора, сынок.

— Но он же христианин.

— Он, умирая, ворочается к молодости, к своему богу.

— А Вальгалла, что это?

— Это у варягов так рай называется.

Варяжко умер в полночь, так и не придя в сознание, Буска тихо прикрыла ему глаза и неслышно, на цыпочках, вышла.

Святополк сидел возле умершего кормильца, вглядывался в его отчужденное лицо; горькие, сдерживаемые рыдания сдавили горло, душили. Только сейчас он понял, кто ушел из его жизни, кого потерял он. Никогда не знавший отца, он понял, что именно Варяжко заменил ему родителя. Что именно он был ему всех ближе, роднее и дороже. Никто уже, даже мать, не сможет заменить ему эту потерю. Никто!

Вторая часть. Крамола

Гость из Германии

великому князю Владимиру Святославичу сразу после заутрени пришел митрополит Леон и привел с собой человека, одетого в черный пропыленный плащ и в такую же черную шляпу.

— Вот, Владимир Святославич, к тебе гость из Германии, епископ Бруно, — сказал Леон. — Идет через нашу землю… к кому, ты думаешь?

— В Царьград, наверно.

— Хорошо бы так. К печенегам к поганым следует.

— Зачем? — удивился князь.

— Несу им слово Божие, — сказал епископ и показал книгу в темном кожаном переплете, которая дотоле скрывалась в широких рукавах его одеяния.

— Но сии дикари не готовы принять его, святой отец.

— Я должен открыть им глаза, просветить. Крестить всех, кого удастся уговорить.

— Я уговаривал здесь принять крещение тех, кого брал в полон. Даже некоторых отпускал после крещения. И что же?

— И что?

— Про мизинных печенегов не ведаю. Но один из их князей поплатился головой за крест.

— Кто это? — спросил Леон.

— Мой старый друг, князь Темир, с которым я когда-то ратоборствовал на Трубеже. Он приезжал сам и сам попросил его крестить. Его крестил Анастас. А через некоторое время Темира зарезали родичи.

— Так, может, не из-за крещения?

— Может быть, и из-за власти. Но я полагаю, крещение ему зачли.

Выслушав жуткие подробности гибели окрещенного печенежского князя, епископ Бруно перекрестился трижды и молвил:

— Бог мне поможет. Я ведь не о себе пекусь, отправляясь к ним.

— Им, отец святой, нет никакого дела до того, о ком мы печемся.

Митрополит Леон во время разговора Бруно с Владимиром согласно кивал головой, как бы подтверждая сказанное князем. Наконец вмешался:

— Ведь я едва ли не всю ночь убеждал епископа, отговаривал. Нет. Он стоит на своем. Решил к тебе привести его, Владимир Святославич, он с твоей земли на гибельную тропу ступить хочет, вот ты и решай: отпускать его или не отпускать.

— Я силой не имею права удерживать человека, несущего слепым свет учения христианского, — сказал задумчиво Владимир и неожиданно спросил митрополита: — Кого ты, святой отче, рукоположил в Чернигов?

— В Чернигов рукоположен отец Неофит.

— А в Ростов?

— В Ростов отец Феодор.

— Славные иереи, славные мужи. Был я у них на службе, душой просветлевал. А отца Стефана куда отправил?

— Отец Стефан рукоположен во Владимир.

Видно было, что князь умышленно уходил от разговора о миссии епископа Бруно, но митрополит возвращал его к этому.

— Думаю, мы не должны отпускать нашего гостя на заклание.

— Но позвольте, я ведь не только своей волей иду, но и волей нашего императора. Что я скажу ему, когда вернусь? Испугался? Наслушался страшных россказней от русских?

— Боюсь, отец святой, что после посещения печенежской ставки некому будет поведать императору о русских россказнях.

Увы, епископ Бруно оказался крепким орешком. Сколь ни говорили ему митрополит с князем об опасной его затее, он, выслушав их очередные доводы, отвечал со вздохом:

— А я все же пойду.

Даже оставленный почти силой на княжеский обед, который произвел на Бруно сильное впечатление своим изобилием и даже излишеством, на котором князь таки умудрился изрядно его напоить, он не изменил своего решения.

Утомившись от непреклонности и упрямства гостя, князь наконец сдался:

— Хорошо, я подумаю.

Но епископ был доволен и таким ответом. Он понимал, что, хоть немного, но сдвинул с места упорство русского князя.

Однако сам Владимир не считал так. Он хотел этими обещаниями «я подумаю», «я решу» как можно дольше «кормить» немца, «кормить» до тех пор, пока тому не надоест и он не плюнет на свою безумную затею.

Вечером Владимир пригласил епископа к себе в светлицу, усадил на мягкое сиденье и сам сел напротив.

— Хочу я, святой отец, знать о тебе как можно более. Откуда ты? Где бывал? Какие страны повидал? Мне все знать хочется.

— Спрашивай, князь, — умиротворенно отвечал Бруно. — С чистым сердцем отвечу тебе.

— Ну перво-наперво, где ты родился, отче? Что за семья у тебя?

— Я из семьи германских графов Кверфуртских, князь. В отрочестве поступил в церковную школу в Магдебурге, которую и окончил. В девятьсот девяносто шестом году король Оттон предпринял поездку в Рим и взял меня с собой. Назад я уже с ним не вернулся.

— Почему?

— Меня увлекла монашеская жизнь, и я остался в монастыре Святого Алексия и Бонифация под Римом, где пробыл почти пять лет.

— Странно, отец Бруно, ты, судя по всему, из богатой семьи и вдруг решился отказаться от всего.

— Потому и отказался, князь, что меня увлек аскетизм. Не к тому ли нас призывают апостолы? В девятьсот девяносто девятом году я услышал о мученической гибели Адальберта и решил продолжить дело, начатое им. Я воротился в Германию, в Мерзебург, на троне уже сидел Генрих Второй, я пытался уговорить его предпринять крестовый поход против пруссов, убивших Адальберта: Но он не согласился, что меня очень удивило, ведь Адальберт был его родственником. Теперь у меня надежда на Болеслава Храброго, надеюсь его подвигнуть на это. А сейчас направляюсь к печенегам, которые, как и пруссы, прозябают во тьме язычества.

— Ты не боишься, отец святой, разделить судьбу Адальберта?

— Нет, сын мой. Страдание за веру, что может быть прекраснее этого подвига! И ты, коли истый христианин, князь, не должен мне препятствовать исполнить мой долг.

— Я подумаю, отче, — обещал Владимир, — А ты пока отдыхай. Чем тебе плохо на митрополичьем подворье?

Епископ остановился на митрополичьем подворье, заняв со своим послушником Фрицем небольшую скромную келью. Митрополиту он уже не надоедал своими просьбами, поскольку тот сделал свое дело, представив его князю. А разрешение на проезд, а точнее, на переход через Русскую землю мог дать только он — Владимир Святославич.

Конечно, они с Фрицем могли бы, никому не говоря ни слова, двинуться на юг и так добраться до печенегов. Но митрополит и другие люди говорили, что рубежи Русской земли ограждены высоким заплотом, а в редких воротах стоят сторожа, которые их не пропустят в степь и могут даже пограбить, а коли заподозрят в переметничестве, то и живота лишат. Только в княжьей власти позволить им проход во враждебную степь.

И Бруно едва ли не каждый день отправлялся к великому князю узнать, что наконец-то тот надумал. Владимир Святославич недооценил немца, терпение начало изменять ему самому. А епископ, едва замечая изменения в поведении высокого хозяина, становился все настырнее.

— Владимир Святославич, ежели ты истый христианин, то должен понимать, что вставать на пути проповеди Христовой— великий грех.