— Где Вячеслав?

— Наверно, на конюшне возле своего Воронка. Где ж ему быть?

— Иди. Найди Горта и направь ко мне немедленно. Я буду ждать вас у выхода.

Вскоре после ухода Яся Болеслав направился к дверям, кивнув мимоходом насторожившейся матери: я ненадолго, мол, сейчас вернусь.

Явившимся к нему Горту и Ясю негромко приказал:

— Ступайте на конюшню и прикончите Вячеслава.

— Хорошо, — сказал Горт.

А Ясь побледнел, спросил, заикаясь:

— К-как… прик-кончить?

— Ты что? — нахмурился Болеслав. — Никогда не кончал свиньи или барана?

В голосе ясно слышалась угроза, и Ясь понял: если он еще что-то спросит или будет нерешителен, его самого прикончат. Тот же Горт.

— Понял, князь.

— И поменьше шума. Ступайте.

Болеслав воротился в храм и, увидев вопросительный взгляд матери, обращенный к нему, отвечал ей таким же выразительным взглядом: вот видишь, всего на мгновение выходил.

Ясь с Гортом прошли на конюшню. Горт сразу свернул к хомутам, развешанным на стене, выдернул из одного супонь, подал Ясю:

— Будем душить.

У Яся дрожали руки, во рту пересохло, язык казался жестяным. Ясь никак не мог свыкнуться с мыслью, что они идут убивать князя Вячеслава.

«За что? Ведь он, кроме коней, ничем не интересуется. Неужто только за то, что не явился в храм Нии?» — гадал про себя Ясь.

Вячеслав находился в стойле своего любимого Воронка и чистил его щеткой. Увидев Яся с Гopтом, кивнул им добродушно.

— Разве нет конюхов почистить коня? — спросил Горт.

— Конь должен знать одного человека — своего хозяина, — отвечал Вячеслав. — Верно, Воронко?

Воронко отвечал хозяину умиротворенным похрапываньем.

— Вот видишь. Он разве что не говорит, меня с полуслова понимает. А ты: конюха.

Горт локтем толкнул Яся: начинай, мол, чего стоишь? Но у того руки ватными стали. А Вячеслав, полуобернувшись к ним, попросил:

— Выкиньте вон камень, в ясли попал.

Горт наклонился, взял из ясель камень и, выпрямившись, неожиданно ударил им Вячеслава в висок. Тот рухнул наземь. Воронко захрапел, забил копытами, пытаясь оторваться от привязи.

Ясь выскочил из стойла, боясь попасть под удар взбесившегося коня. Горт последовал за ним, спросил Яся почета весело:

— Ну как я?

— За что? За что его?

— Дур-рак, — сплюнул презрительно Горт. — В княжестве должен быть один хозяин. Аль не ясно?

— Но ведь Мечислав никого не трогал.

— То Мечислав, а ныне великим князем Болеслав. У него свои виды.

Они вернулись к храму, дождались, когда княжеское семейство стало выходить. И едва появился Болеслав, как Горт шагнув ему навстречу, громко молвил:

— Князь, беда!

— Что случилось? — нахмурился Болеслав, ждавший от убийц тихого доклада. А тут почти крик.

— Князя Вячеслава зашиб конь.

— Сильно?

— Насмерть, князь.

— А лекаря звали?

— Какой там лекарь, князь. Наповал зашиблен.

— Ах, несчастье какое, — молвил Болеслав. — Две смерти, и одна за одной, хоть из храма не выходи.

Вечером к Болеславу явился конюх рыжебородый, сообщил тихонько:

— Князь, Вячеслава не конь зашиб. Его камнем ударили.

— Кто?

— Не знаю. Но я нашел в стойле камень в крови.

— Хорошо. Молодец. Я завтра сыщу убийцу. А ты ступай и пока никому ни слова. Понял?

— Понял, князь.

Едва конюх ушел, Болеслав вызвал Горта:

— Что ж вы, разини, камень-то там же бросили?

— Так спешили, князь, до того ль было.

— Ступай и немедля придуши конюха рыжебородого. Слышь? Немедля. Иначе он завтра прилюдно тебя выдаст.

Как ни лицедействовал Болеслав со своими сообщниками, прикрывая убийство случайностью, все поняли истинную причину смерти несчастного Вячеслава. Поздно вечером к Болеславу явилась встревоженная княгиня Дубровка.

— В чем дело, мать? — удивился он столь позднему приходу старой княгини.

— Сынок, пощади Владивоя. Умоляю тебя, не тронь его.

— С чего ты взяла, что я на Владивоя покушаюсь?

— Умоляю тебя, — заплакала Дубровка.

— Ну, мам, что я, злодей, что ли, тебе и родному брату? Перестань. Напротив, я ему княжество буду добывать. Перестань, мам.

Кое-как успокоил Болеслав Дубровку. Успокоил ли? Ушла она от него, все еще тихо всхлипывая, но уже без слез.

А утром, когда обнаружили в конюшне задушенного супонью конюха, встревожилась и затаилась вся челядь и семейство княжеское. Если кто о чем-то и догадывался, пикнуть не смел.

Металась, дрожа от страха, в своем тереме княгиня Ода. Словно квочка, почуявшая коршуна над своими цыплятами, она не выпускала никого из детей на улицу.

— Мечислав, не подходи к двери!

— Святополк, отойди от окна!

— Болеслав, иди ко мне на руки.

Все три мальчика были не только ее детьми, но и наследниками покойного князя Мечислава. Наследниками наследства, которое не должно делиться. И именно это пугало Оду, и в душе она проклинала такое наследство.

Стугна от Киева недалеко, за день доскакать можно. Великий князь приехал в Василёв, стоявший на Стугне, проверить, как идут работы по укреплению стен. Захватил с собой воеводу Блуда хорошо знавшего эти места.

Приехали они вечером, а чуть свет отправились осматривать стены.

Стены строились из сосновых бревен, которые затесывались с одного конца остро — «копьем», а тупым зарывались в землю. Бревно к бревну подгонялось плотно — и так из сотен, тысяч бревен образовывалась городьба с острым зубчатым верхом, опоясывавшая весь город.

По углам и при воротах строились рубленые вежи, на которых обычно сидели сторожа, обязанные следить и сообщать городскому старшине или воеводе о появлении чего-либо подозрительного, чтобы воевода успел сам подраться на вежу и определить, представляет ли замеченное опасность для города. А там решал уже, объявить ли тревогу, запереть ли ворота или высылать сотника с людьми для проверки, а то и кого-то полонить, коль скоро явятся чужаки.

Князь с воеводой и местным старшиной по лесенке забрались на одну из веж, откуда далеко видна была степь. Пахло свежей сосновой стружкой, смолой.

Владимир осмотрел просторную клеть, огладил рукой грубо тесанные стены, сказал старшине:

— Надо, чтобы тут лежали наготове стрелы, копья и каменья, чтобы было чем отбивать наскок, если случится.

— Все сделаем, князь. Дай отстроиться.

— Не я время даю, печенеги. Три года уж не набегают. Это значит, жди вот-вот. Жито собрано, самое время для набега. Что-то сумно у меня на душе. Не то мир они держат, не то силы копят.

— Эвон кто-то бежит, — сказал Блуд, глянув через проем в степь.

Старшина приложил ладонь козырьком, прищурился, вглядываясь, наконец молвил встревоженно:

— Никак, сторож с заставы скачет. Не к добру.

Они спустились вниз, к воротам. Вскоре в них влетел верховой на взмыленном коне. Увидел начальство.

— Князь, печенеги!

— Сколько?

— Много.

— Дурак. Возьми свежего коня, даже двух, скачи ходко в Киев. Пусть воеводы Жидьберн и Волчий Хвост ведут сюда дружины. Старшина, коней ему самых резвых. Живо!

Старшина с дозорным побежали к конюшне. Владимир взглянул встревоженно на Блуда, сплюнул смачно:

— Сглазил. Помянешь поганого, получишь нежданного.

— Что делать? Ворота затворять?

— Ворота за мной затворишь, когда я выведу в поле дружину.

— Да ты что, Святославич? Какая тут дружина? С сотней хочешь против тысячи, а то и двух?

— Надо хоть задержать их до прихода киевлян.

— Киевляне лишь завтра явятся, а тебя уже сегодня сомнут.

— Ничего, Бог не выдаст — свинья не съест. Вели трубачу играть.

Трубач заиграл тревогу. Дружинники съезжались к воротам, кто-то бежал от конюшен, ведя коня в поводу. Все были встревожены, даже кони храпели, приплясывая, грызли удила. Видно, и они знали этот сигнал трубы и что за этим последует.

Отроки притащили князю доспехи и меч. Он облачился в бахтерец, надел остроконечный шлем с бармицами, застегнул под бородой ремешок, опоясался мечом. Затяжелевший от броней, поднялся с помощью отроков в седло, принял в левую руку щит. Выехал перед дружиной, остановил коня.