— Я этого опасался, — переглянулся Волчок с Еловитом.

— Я тоже.

— Что делать?

— Съедем к реке. Что ж на дороге стоять-то. Там решим.

Кастусь вытащил из кустов полный мешок.

— Что у тебя там?

— Да это дворский для вас велел принести. Хлеб тут, рыба вяленая, мед. Хлеб, поди, давно зачерствел.

Они спустились к Припяти в гущу прибрежных ив. У самой воды осторожно сняли носилки с князем, опустили на землю. Развязали мешок, предназначенный им дворским. В мешке оказались и глиняные кружки, чашки, и туес с медом.

— Молодец Никита, — хвалил Еловит. — Теперь мы не пропадем.

Черпали воду из Припяти и запивали ею походную трапезу. Волчок очистил Святополку рыбу, отрывал кусочки, но тот есть не хотел, качал отрицательно головой. Тогда дал ему воды с медом. Воду он попил.

Кастусь с Михной собрались уходить, но Еловит не отпустил их.

— Почему? — удивился Кастусь. — Мы свое сполнили.

— Дурак. Вас варяги возьмут за жабры, и вы выдадите нас.

— Да ты что? Али мы не понимаем? И откуда варягам знать, что мы вас видели?

— Пусть идут, — вступился Волчок. — Княгиню хоть успокоят, что жив князь. Ранен, но жив. Да и без помощи дворского нам далеко не уйти.

— А ну княгиня кинется сюда к сыну?

— Что она, глупая? Не понимает, что ей из дворца носа нельзя высовывать.

— Гляди, Волчок, налетит беда — с тебя спрос.

— Идите, отроки, да не проболтайтесь, — сказал Волчок парням.

— У нас на Посаде воз с сеном стоит, мы на нем воротимся как бы с покоса.

— Вот и ладно. А мы пока здесь перебудем, не век же варяги сидеть в Турове будут.

Кастусь с Михной ушли.

К вечеру совсем стало плохо Святополку, поманил взглядом Волчка. Тот склонился к нему.

— Наверно, помру я, Волчок. Исполни последнюю просьбу мою.

— Говори. Все исполню, как велишь.

— Сходи за Ладой. Хочу с ней проститься. Я ведь… — Голос его пресекся. — Я ведь только ее и любил.

— Ладно. Вот стемнеет. Пойду.

— Иди немедля. Боюсь, не дождусь.

Нечего делать, пришлось Волчку отправиться сразу. Шел к Турову берегом по тальниковым зарослям. Дошел до знакомого причала. Поднялся к улице. Подошел к калитке двора Лютого, взлаяла собака. Кто-то вышел из избы.

— Подойди сюда, — позвал негромко Волчок.

Подошел отрок лет пятнадцати.

— Ну, чего? — спросил настороженно.

— Сынок, — молвил как можно ласковей Волчок. — Позови Ладу.

— А зачем?

— Очень надо.

Видя колебания отрока, Волчок сунул ему полугривну:

— Позови. Будь добр. Человек помирает.

Отрок скрылся, вскоре из избы вышла женщина, направилась к калитке, с ней рядом был отрок. Подошла, вглядывалась в лицо гостя, пытаясь угадать, кто это. Спросила:

— Кто ты?

— Лада, он помирает, — сказал Волчок с нажимом на «он».

— Кто? — спросила встревоженно.

— Тот, с кем ты любилась в юности, — заспешил Волчок, боясь, что она откажет, уйдет. — Он доси только тебя… Хочет проститься… Пойдем, Лада… Тут недалеко… Пойдем. Грех умирающему отказывать.

— А я и не отказываю, — серьезно сказала женщина и стала открывать калитку. — Кочет, ступай домой, я скоро вернусь.

— Нет, мам, я тебя одну не пущу, — сказал отрок с неожиданной твердостью.

— Ну, отцу-то надо осказаться.

— Нет. И не уговаривай. Вернемся вместе. Ничего с ним не случится.

Волчок только теперь заметил в правой руке отрока не то полено, не то скалку. Подумал с усмешкой: «Защитник».

Лада неожиданно спросила:

— А ты куда ведешь нас?

— К нему.

— А разве он не во дворце?

— Во дворце сейчас наши враги. Туда нам нельзя показываться. Скажи сыну своему, чтоб не проболтался ненароком, где мы.

— Что я, маленький? — обиделся отрок.

— А что с ним? — спросила дорогой Лада.

— Был ранен на рати. Кровью изошел.

Когда пришли на место, Лада приблизилась к Святополку, опустилась на колени возле. Всматривалась в забородевшее лицо зрелого мужчины, в измученные, ввалившиеся глаза и никак не могла узнать в нем того далекого юношу, которого полюбила с первого взгляда и никогда уже не забывала. Святополк прошептал тихо:

— Ладушка, милая, спасибо.

— За что, милый? — спросила она ласково, отирая ему ладонью слезы.

Волчок схватил за руку Кочета, сказал ему:

— Не мешай им, — и потянул в сторону, где сидели его товарищи.

Отрок не упирался, отошел, сел возле мужчин, но нет-нет да взглядывал с беспокойством в сторону, где темной птицей склонилась над умирающим князем его мать.

Они о чем-то там тихо говорили, но сидящим и здесь угадывались лишь два слова: «милая», «милый», остальных слов не разобрать было. Лишь шепот тихий, нежный.

Но вот Лада поднялась, подошла к сидящим, сказала отроку решительно:

— Кочет, ступайте с Волчком домой, возьмите весла и два шеста. Гоните сюда две лодии.

— Зачем, мам?

— Делай, что велят. Повезем его к деду на заимку. Здесь ему нельзя оставаться.

Затем, отведя в сторону Волчка, попросила:

— Не говори Кочету, что Светозар — сын князя. Ладно?

— Ты что, и Святополку не сказала о Светозаре?

— Сказала. Вот он и взмолился: покажи, покажи.

— Так в чем дело?

— Не хочу, чтоб Светозар узнал, чей он сын. А Кочет обязательно проговорится. Не хочу.

— Почему?

— Это может сломать ему жизнь. Как ты не понимаешь? Я же мать. Не хочу сыну судьбы отца.

— Ну а как же они, ежели встретятся? Светозар-то со Святополком?

— Он обещал не проговориться. Идите, да побыстрее.

Волчок с Кочетом быстро шли к Турову. Отрок ворчал:

— Дед взбеленится, когда мы туда явимся.

— Почему?

— Ну как же, эта заимка у него тайная. Он на ней всегда со Светозаром ховается. Как завидит дружину, так в лодию — и туда гребет. И ныне вон увидел, что в крепость дружина пожаловала, так хлеба в мешок — и уплыл со Светозаром.

— А чего ж он боится-то?

— Говорит, не хочу, чтоб Светозара в воины забрали.

«Вот старый лис, — подумал о Ждане Волчок, — и меня тогда провел как мальчишку».

Чтоб не дразнить собак, Волчок остался ждать у калитки. Кочет направился в избу и вскоре вышел оттуда с отцом. Вместе с ним они вытащили из сарая весла, шесты, принесли их к калитке.

Лютый проводил их до мостков, помог спихнуть лодийки, спросил:

— Может, и мне с вами? Я б помог.

— Не надо, тятя. Там хватает гребцов.

Окоротив длинные жерди, Святополка прямо на носилках перенесли в лодию, уложили осторожно на дно, подстелив еще несколько подклад. Лада села на носу, уложив голову князя себе на колени. На корму с веслом сел Волчок. Во вторую лодийку сели Еловит с Кочетом, хотя последний очень хотел плыть с матерью. Кое-как она его убедила:

— Ежели вдруг потеряемся, ты-то хоть знаешь, куда идти. А он? Садись на корму и сам греби и толкайся. Ну же!

Ляшко оставался не только из-за коней (с ними бы тоже можно было переплыть), а главное, чтобы сообщить княгине — что и как, если вдруг явится от нее посыльный.

Оттолкнулись, поплыли на ту сторону Припяти. Была уж ночь. Лада склонилась к самому лицу князя, он что-то пытался сказать.

— Что, милый?

— Почему ты тогда не пришла, когда я Волчка присылал?

— Я не могла простить тебе обмана.

— Какого, милая?

— Что ты назвался чужим именем, Василий.

— Как чужим? Что ты говоришь? Василий — имя, данное мне при крещении.

— Как?!

— Да, да, милая. Это мое крещеное имя. А Святополком я опасался напугать тебя. Оттолкнуть.

— А я-то… я-то, дура, думала… — выдохнула Лада и затихла.

Молчали оба, пораженные вдруг открывшимся обстоятельством, не позволившим им когда-то давным-давно, в лучезарной юности, быть вместе. Обстоятельством столь ничтожным, надуманным. Ах, если бы молодость знала!

До Волчка доносились обрывки разговора, и он удивлялся, что Лада ни разу не назвала раненого ни князем, ни Святополком. Только «милым». И, вспоминая свою первую встречу с Ладой тогда, в юности, клял себя: «Это все из-за меня, только из-за меня не сошлись они. Я виноват. Может быть, и жизнь его поворотилась другим боком с ней, более удачным и счастливым».