Идем дальше.

Не то,… не то,… Стоп! Назад!

Хм… Документ как документ. В меру затертый и мятый, края — словно бы обгрызенные мышами… Совершенно стандартное донесение прекрасно мне знакомого по прочим аналогичным рапортам комиссара Отдельного пехотного полка 2-й армии товарища Ивана Макухи о разгроме отряда белых. Ну, разгромили — и разгромили, дело обычное. Судьба самого комиссара Макухи существенно интереснее, на мой взгляд. По окончании гражданской войны он, как и многие военные, поддерживал товарища Троцкого, за что и был сначала бывшими соратниками вычищен из партии, а затем, как теперь говорят федералы в Чечне, «зачищен». Впрочем, вычищавшие бывшего комиссара сподвижники из обкома и ЦК, равно как и «зачищавшие» бывшего троцкиста ребята из НКВД, пережили самого Макуху не надолго. Но он попал в первую волну репрессий, а потому был не так давно полностью реабилитирован и именем его назвали даже одну из городских улиц — кривой короткий переулочек на грязной окраине, поскольку улицы центральные, чистые и прямые, давным-давно были «заняты» более удачливыми и известными сотоварищами бедняги-комиссара. Прокатившееся же в начале девяностых по столицам цунами переименований до наших периферий добралась лишь в виде слабой зыби — пошумели как-то человек пятьдесят у стен тогда еще обкома, что неплохо бы, мол, проспекту имени одиозного товарища Ворошилова вернуть прежнее имя — Гильдейский, да и разошлись, не солоно хлебавши. Так и носит одна из центральных магистралей имя бесталаннейшего маршала русской истории…

Так что же в нем не так, в этом стандартном рапорте?

Я в десятый раз перечитывал текст. Ничего, вроде бы, особенного. Я подобных депеш уже сотни изучил, если не тысячи. И красные, и белые такие петиции по любому поводу пачками строчили, вон — половина архива ими забита, а еще и не все ведь до нашего времени дошло. Сколько сгорело в огне войны, сколько не добралось до адресатов, или, добравшись, пошло на солдатские цигарки, сколько истлело в неприспособленных для хранения бумаги сырых заплесневелых подвалах, а то и просто затерялось — при перевозке, при каталогизации, просто по разгильдяйству — один бог ведает…

Так… «…продотряд в количестве двенадцати штыков…» — многовато, кстати, обычно человек пять-шесть было, плюс пара комбедовцев. Местные мужички, надо полагать, с прожорливой новой властью делиться хлебушком не шибко спешили — «…направленный вчера в село Сычево, обнаружил в версте от села скрытно передвигавшийся конный отряд белогвардейцев силами до полуэскадрона». Это, стало быть, человек пятьдесят-шестьдесят. Повезло продотрядовцам, что вовремя заметили. «Посланный командиром отряда товарищем Бильке…», так…, так,… Ну, дело понятное: всю кавалерию в бой снарядили, до которой смогли дотянуться. Два эскадрона и разведвзвоз — это, приблизительно, двести сорок человек. Против полусотни белых. Была бы рядом какая-нибудь кавалерийская дивизия, а лучше — армия, и ее подняли бы по тревоге. Смелые ребята…

А товарищ Бильке, кстати, тоже личность весьма занимательная: интернационалист до мозга костей, не знавший ни любви, ни жалости ни к кому и ни к чему, кроме Мировой Революции, и относившийся к порученным ему партией мероприятиям с типично немецкой обстоятельностью — что дерево посадить на аллее героев возле школы имени себя, что беременную дворянку пустить в расход…

У Болека о таких, как сей обрусевший тевтон, есть горькое стихотворение:

Товарищ Бильке счастливо пережил все партийные чистки, как, впрочем, и многие другие деятели Коминтерна, воевал затем в Испании под началом Мате Залки, а потом, как и подавляющее большинство проигравших генералу Франко интернационалистов, завезенных в Испанию из Советского Союза в качестве контрабанды, был встречен на родной Советской земле угрюмой командой неприметных мужичков в серых гимнастерках… О дальнейшей судьбе этого ненемецкого немца почти ничего не известно — навсегда сгинул товарищ Бильке в возведенных при его горячем участии опутанных спиралью Бруно лагерях, как и не было его на белом свете…

И поделом. Ведь если даже всего лишь сон разума рождает чудовищ, то что же может родить кипение разума? К тому же — возмущенного… Так что пусть уж чудовища убираются в породившую их преисподнюю.

Бильке, как и его клонированные соратники, перебил во славу своего кровавого идола кучу народа только затем, чтобы быть принесенным тому же идолу в жертву. И это, пожалуй, вполне можно считать справедливостью и исторической предопределенностью. Кстати говоря, историческая предопределенность вообще страшная штука. Помните, у Маяковского: «По всему поэтому в глуши симбирской родился обыкновенный мальчик Ленин» (за дословность изложения не ручаюсь), а крейсер «Аврора» едва ли не единственным из кораблей эскадры адмирала Рождественского уцелел при Цусиме только для того, чтобы через тринадцать лет пальнуть по Эрмитажу…

В школе, в которой я учился, был, как и положено, «класс Славы» (в разных местах эти показушки именовались по-разному, но суть их от этого не менялась). В этом классе — прообразе и аналоге небольшого краеведческого музея — висел среди прочих и фотопортрет товарища Бильке. Интернационалист сидел на венском стуле, положив ногу на ногу, и были эти ноги обуты в фантастическую обувь: то ли ботинки до колен, то ли сапоги со шнуровкой. Смотрел наголо бритый по моде начала тридцатых функционер Коминтерна цепко и строго, а грудь его глухого френча «а ля Керенский» украшали два ордена Боевого Красного знамени, приколотые на розетки. Ордена он получил за Спасск и Волочаевку. И я часто смотрел на это фото и думал, что вот Антон Иванович Деникин, например, был ярым противником раздачи наград за победы в гражданской войне, которую почитал величайшим бедствием для России. Единственная награда, введенная в белой армии, носилась участниками Ледяного похода — собственно, этот «меч в терновом венце» и не являлся наградой как таковой, а был памятным знаком. В РККА же, напротив, ввели для отличившихся командиров именно орден, да еще и наградное оружие. Награждали, правда, не часто и действительно — за нечто победное. За Кронштадт, например. Или за подавление восстания голодных тамбовских крестьян. Или за разгром бывшего соратника и союзника Махно. Или за бездарно организованный и успешно проваленный поход против панской Польши (это к вопросу о декларированном Лениным самоопределении народов бывшей Российской империи). Да мало ли еще за что могла дать новая власть эмалированную цацку идейным борцам за представлявшееся им непременно светлым будущее. Спасибо вам, товарищи, — завоевали. Светлее не бывает. Без прибора ночного видения в этой стране теперь жить можно только с очень большим трудом. А эти самые приборы, образно говоря, имеются дай бог у одного процента населения. И жизнь ему, оному проценту, видится от того в зеленоватом свете. И с водяными знаками. Он-то, этот один процент, безусловно, в светлое будущее угодил. Спасибо тебе, Ильич…

Тихо, тихо, господа… пардон — товарищи марксисты! Не надо сучить ногами в праведном гневе, это рассуждение — всего лишь мое частное мнение. И я отнюдь при этом не претендую на истину в последней инстанции.

Кажется, я отвлекся. Продолжаю: «Ведомые революционным духом…». Ага, это, видимо, тем самым, что вдоволь набродился при Марксе по Европе… «…героические бойцы Красной Армии… разгромили осколки гнилого контрреволюционного отребья». Вот это патетика! Куда там кричащим газетным заголовкам… «Тщательный и пристрастный допрос… не дал никаких результатов по причине крайней враждебности контрреволюционного элемента. Решением Военно-Революционного Комитета пленные, не принявшие Советскую власть, которая есть счастье для всего трудового народа…» — ну ни фига себе загнул! Зато здесь наружу прорывается сам Макуха — не «товарищ» и комиссар, а просто Иван; живой человек, а не стоящий за строками сей реляции смутный образ в пыльном шлеме. Иван Макуха — малообразованный («Мы диалектику учили не по Гегелю», да?), шахтер с Украины, свято веривший в то, что новая власть действительно «есть счастье для всего трудового народа». По сути — искренне одураченный и не менее искренне обманывавшийся сам и обманывавший других. Впрочем, и это не более, чем мое сугубо частное мнение…