А у ЦРУ крепли подозрения насчет положения Попова. 18 сентября в мужском туалете ресторана Попову удалось передать агенту правдивое послание, написанное им без участия сотрудников КГБ. Оно было написано Поповым собственноручно, карандашом, на восьми клочках бумаги, туго свернутых в виде цилиндра размером с сигарету. Спрятаны они были в носовом платке, пришитом к карману брюк. Из текста послания, написанного, как подтвердил знакомый с ним много лет офицер ЦРУ, лично Поповым, казалось, что Попов составлял письмо в течение нескольких дней. Он сообщил о своем аресте в феврале и попытке преуменьшить значение своих связей с ЦРУ, «признавшись» в том, что стал «жертвой вашего давления[693]. Попов подтвердил подозрения ЦРУ в отношении того, что все встречи после февраля проходили под контролем КГБ. Ему обещали, что если он пойдет на сотрудничество, то они будут работать с ним как с агентом-двойником в Берлине. Хотя Попов и написал, что обращение с ним улучшилось после июльской встречи, полковник Звезденков, которого Попов назвал в качестве офицера, расследующего его дело, сказал, что еще рано говорить о посылке его в Берлин и продолжать разыгрывать там операцию как с агентом-двойником[694].

В своем тайном послании Попов высказал предположение, что КГБ готовит пропагандистский удар и объявит о его деле во время предстоявших переговоров Хрущева с президентом Эйзенхауэром. Он просил ЦРУ вступиться за него и особенно настаивал на неразглашении содержания его послания перед КГБ, поскольку КГБ хорошо осведомлен о делах в посольстве США. Попов понимал, что КГБ ему не доверяет. В части тайного послания, посвященного маршалу Жукову, Попов сообщил о том, что сразу после ареста его допрашивали два высокопоставленных офицера о речи Жукова, произнесенной в марте 1957 года в Германии в группе Советских войск. Одним из этих офицеров был генерал-майор Олег Михайлович Грибанов, начальник Второго Главного (контрразведывательного) управления КГБ.

Почему послание было таким важным, если ЦРУ уже заподозрило, что Попов работает под контролем КГБ? Помимо всего прочего, Попов совершил смелый акт верности своим обязательствам. Он не только подтвердил опасения ЦРУ, но и сообщил, что стало известно КГБ и что осталось неизвестным о его связях с ЦРУ. Не менее важно и то, что он написал о пропагандистской кампании. Но самое главное в его письме было то, что его допрашивали о Жукове. Получение на Западе речи Жукова возбудило подозрения КГБ в отношении причастности Попова к передаче информации. Но звезда Жукова уже закатывалась, и, возможно, допрос стал более активным благодаря уже знакомой связке кремлевских политиков и контрразведчиков КГБ.

14 октября 1959 года американский студент, завербованный Поповым с подачи БОБ, встретился со своим офицером ГРУ. Это была важная встреча. ЦРУ уже знало об аресте Попова, однако хотело как можно дольше сохранять студента в качестве двойного агента. Офицер БОБ объяснил ему положение, и студент сам должен был решить, идти ему на явку или нет. Он пошел, и встреча прошла без проблем. А потом КГБ довел игру до конца и 16 октября публично арестовал Попова и задержал офицера ЦРУ в автобусе 107. Предчувствия Попова оправдались. Начались аресты всех, вовлеченных в дело Попова. Так закончились для БОБ игры нелегалов.

Дело Попова слушалось на закрытых заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР 6—7 января 1960 года. Согласно отчету КГБ: «Принимая во внимание искреннее признание Поповым своей вины... [и] его желание полностью искупить вред, нанесенный его предательством, и спасти жизни доверившихся ему людей, КГБ вышел с ходатайством не применять к Попову смертную казнь». Тем не менее Попов был признан виновным и приговорен к смертной казни. Его расстреляли в июне 1960 года. Если учесть берлинский кризис в отношениях США и СССР в 1960 году, то рассчитывать на милосердие Москвы не приходилось. Решение, вероятно, было принято лично Хрущевым[695].

Соединенные Штаты Америки многим обязаны Попову. В течение нескольких лет он был надежной гарантией «своевременного предупреждения» и поставлял самую ценную информацию о Вооруженных силах СССР. Благодаря ему советская военная разведка была для ЦРУ открытой книгой. Он идентифицировал более 650 сотрудников ГРУ и дал множество ниточек к агентам ГРУ. В отчете КГБ отдается ему должное, когда цитируется заключение аналитиков ЦРУ о том, что «доклады одного человека имели непосредственное влияние на военную организацию Соединенных Штатов — ее доктрину и тактику — и позволили Пентагону сэкономить, по крайней мере, 500 миллионов долларов на научно-исследовательских программах»[696]. И наконец, Попов продемонстрировал большую смелость в подготовке и передаче ЦРУ тайного предупреждения, когда он уже был под контролем КГБ. Истоки этой смелости и непременного желания поднять тревогу мы можем найти в словах, сказанных Поповым в 1955 году перед отъездом из Вены Джорджу Кизеваль-теру: «Вот это мне нравится в вашей организации: вы находите время выпить и расслабиться, и вы уважаете личность. У нас же личность — ничто, зато правительство — всё»[697].

После разрушения Берлинской стены (1989) и раскрытия документов Министерства госбезопасности ГДР появилась лавина публикаций о самом министерстве и проводившихся им операциях. Однако никто пока не занимался советскими связями МГБ ГДР. Получив кое-какие документы КГБ и взяв интервью у его сотрудников, работавших непосредственно с MfS, мы решили впервые коснуться этой темы.

В самом начале восточногерманская служба безопасности и ее советские учителя были «сбиты с ног» бериевскими «реформами» и событиями 17 июня. Пока БОБ усиленно копала туннель, радуясь его беспрецедентными результатами и используя .их для поддержки разнообразных операций против советских служб в Карлсхорсте, Евгений Питовра-нов пытался реформировать MfS и ввести его в систему безопасности Варшавского блока. Для этого ему пришлось выдержать борьбу с новым председателем КГБ Серовым в Москве и Вальтером Ульбрихтом, старавшимся использовать службу госбезопасности против личных политических противников.

После падения Берия тогдашний замминистра внутренних дел Николай Шаталин вызвал Питовранова и сказал, что он назначается в Берлин принимать дела. Мотировка была проста: «После переворота следует навести порядок»[698]. Питовранов, кто, как никто другой, мог справиться с этим, благодаря своему огромному опыту работы в службе внутренней безопасности и в контрразведке, весьма критически относился к германской службе и ее действиям во время беспорядков. В письме от 7 августа 1953 года министру внутренних дел Сергею Круглову он сообщает: «События 17 июня показали, что против ГДР велась активная враждебная работа, которая осталась совершенно неизвестной нашим силам безопасности и силам безопасности ГДР». Питовранов указывал, например, на то, что «силы безопасности ГДР имели всего четырех информаторов в восьмитысячном отделении Социал-демократической партии в Берлине, а в профсоюзах и церковных общинах агентов не было вообще». В связи с этим, как писал Питовранов, то есть «из-за слабости системы безопасности ГДР и оживления враждебных элементов в стране» его аппарат в Карлсхорсте должен взять на себя противостояние силам, «организующим враждебное подрывное движение в ГДР»[699].