КГБ следовал инициативе Первухина, говоря об экономических последствиях запланированных акций, однако предупреждал, что ГДР может ответить, оборвав связи ФРГ с Западным Берлином и недопущением в город горючего, продуктов, товаров. КГБ также предупреждал, что мирный договор может побудить некоторых восточных немцев, находящихся «под влиянием западной пропаганды», протестовать против действий правительства. В докладе уделено особое внимание тому, как ухудшение снабжения или общей экономической ситуации усугубит проблему. Заметив, что «период подготовки к подписанию мирного договора будет сопровождаться увеличением потока беженцев на Запад», КГБ предложил подписать мирный договор «в максимально короткий срок». Если представить, что термин «мирный договор» стал в то время кодовой фразой для обозначения мер по усилению контроля на секторальной границе, то станет ясно, что, по крайней мере, КГБ в Москве понимал необходимость немедленных действий, а не постепенного продвижения к цели, как предлагал Шелепин 29 июля[909].

Вероятный результат западногерманской отмены межзональной торговли, как отмечалось в записке КГБ от 3 августа, был особой заботой СССР и ГДР с тех пор, как ФРГ предприняла этот шаг в ответ на усиление контроля на пропускных пунктах в сентябре 1960 года. Ульбрихт вновь заговорил об этом на совещании Политического консультативного комитета стран-участниц Варшавского договора в марте 1961 года. На XIII пленуме ЦК СЕПГ, состоявшегося 3— 4 июля 1961 года, Эрик Хонеккер, верный соратник Ульбрихта, тоже потребовал принятия срочных· экономических мер, если торговое соглашение с ФРГ будет аннулировано в результате мирного договора[910]. Теперь нам известно, что уже 1 июня Совет министров СССР принял постановление о «немедленном оказании помощи ГДР в случае разрыва торговых соглашений» с ФРГ. А 29 июля 1961 года Микоян и Громыко направили в Центральный комитет письмо о возможном аннулировании торговых соглашений и рекомендуемых контрмерах. Указав, что односторонние угрозы СССР или ГДР прекратить торговлю с ФРГ будут неэффективными, в этом письме так же, как в записке КГБ, рекомендовалось закрыть дорогу гражданскому транспорту между Западным Берлином и ФРГ[911].

Другая акция советского руководства была непосредственно связана с предстоявшим перекрытием границы. Президиум дал указание Министерству иностранных дел, Министерству обороны и КГБ как можно скорее подготовить широкомасштабную пропагандистскую кампанию, которая откроет миру глаза на намерение военно-политического блока СЕНТО, используя территории среднеазиатских стран (например, Иран, Турция), расположенных на южной границе СССР, совершить нападение на СССР, используя атомное оружие. Таким образом, меры, предпринятые Советами по закрытию границ в Берлине, будут рассматриваться как «защитные» в свете «агрессивных» планов Запада[912].

По просьбе Ульбрихта, первые секретари коммунистических и рабочих партий стран-участниц Варшавского договора собрались 5 августа в Москве, чтобы обсудить берлинский вопрос[913]. Они не касались особых мер по перекрытию границы, хотя все делегаты, включая присутствовавших восточноевропейских лидеров, поддержали необходимость действий. Владислав Гомулка (Польша) выступил против «открытой границы между нашим Берлином и Западным Берлином». Если Хрущев и Ульбрихт обсуждали детали и время, то делали это неофициально и в присутствии только ближайших помощниов. Хрущев, несомненно, одобрил планы Ульбрихта, однако желал сохранить в тайне участие СССР[914].

Пока шло совещание, другие игроки в правительствах Востока и Запада продолжали вести себя так, словно их заботил долговременный кризис, связанный с договором и его последствиями. 8 августа Первое Главное управление КГБ направило начальнику ГРУ, генералу Ивану Серову, донесение французских источников с подробным планом европейских военно-воздушных сил США установления «воздушного моста», если СССР или ГДР блокирует все подъезды к Западному Берлину. В донесениях были также планы поддержки с воздуха, если ограниченные военные части союзников будут осуществлять попытку вновь открыть доступ к Западному Берлину на шоссе Хелмштедт— Берлин. Это была так называемая «наземная попытка», включенная в план «Живой Дуб»[915].

В Париже 4—9 августа прошли консультации по Берлину министров иностранных дел США, Великобритании, Франции и Западной Германии, которые завершились решением провести переговоры с СССР по Берлину в октябре или ноябре, однако не было решено, когда объявить о готовности Запада к переговорам. Похоже, Запад не подозревал, что события в Москве и Восточном Берлине опережают его приготовления. В это неспокойное время, кажется, лишь один раз министр иностранных дел западной страны действовал вовремя. Это было, когда министр иностранных дел ФРГ Гейнрих фон Брентано заговорил об озабоченности Вилли Брандта, бургомистра Западного Берлина, тем, как смятение в ГДР действует на восточных немцев. Их положение ухудшится, «если захлопнется берлинская дверь». Замечание фон Брентано побудило госсекретаря Дина Раска ответить, что «попытка сдержать поток беженцев... может привести к взрыву, и проблема созреет, прежде чем ожидается». Как же он был прав![916] Прошли целые три недели после парижских консультаций, прежде чем председатель КГБ Шелепин направил Хрущеву подробный доклад об этом совещании. Но события 13 августа сделали этот доклад бесполезным[917]. Поезд уже ушел.

Как сообщил Петр Абрасимов, бывший советский посол в ГДР, который сменил Первухина, решение соорудить стену было принято 6 августа 1961 года Президиумом ЦК КПСС и Политбюро ЦК СЕПГ. Он заметил, что «ГДР и не помышляла ни о чем подобном — ей бы не позволили такую независимость»[918]. Абрасимов преувеличил. На самом деле не было нужды в специальном совещании Президиума 6 августа. Одобряя протокол совещания партийных секретарей 5 августа, советское руководство знало, что таким образом санкционирует закрытие границы. 7 августа Политбюро СЕПГ собралось на внеочередную сессию в Восточном Берлине, и Ульбрихт проинформировал коллег о решении Хрущева «закрыть границу в ночь с 12 на 13 августа». Более того, восточногерманский парламент (Volkskammer) должен был собраться 11 августа, чтобы «ратифицировать решение ускорить подписание мирного договора». Как стало известно из архивов MfS, Эрих Мильке, министр государственной безопасности, встретился со своими подчиненными 11 августа и поставил их в известность о решении парламента и операции под кодовым названием «Роза», которая должна состояться в ближайшие дни и «приготовления к ней должны проходить в условиях полной секретности»[919].

В Москве тоже дорожили секретностью. Несмотря на обоснованную озабоченность советских и восточногерманских лидеров тем, что Запад может ответить аннулированием торговых соглашений между ФРГ и ГДР, лишь 12 августа, когда операция в Восточном Берлине практически началась, собрался Президиум ЦК КПСС под председательством Хрущева. В итоге было принято решение оказать «срочную помощь ГДР в случае аннулирования торговых соглашений с ФРГ». Это была серьезная мера, вовлекавшая Госплан, Министерство внешней торговли и другие министерства в создание «специального резерва», необходимого для «нормального функционирования промышленности ГДР»[920]. Президиум, очевидно, предвидел, что предстоящее перекрытие границы, о чем не упоминалось в протоколе совещания, может подвигнуть Запад на торговые санкции. Указания Президиума расширяли круг посвященных, видимо, поэтому пришлось ждать до последней минуты.