MARC НА POR LA JUSTICIA*

"В общинах чиканос нет ни комитетов, ни представителей по связям с полицией. С самих полицейских беспорядков 29 августа факты стали чересчур очевидны, чтобы их игнорировать, а именно что департамент полиции лос-анджелеса, шерифы и дорожные патрули годами систематически стараются уничтожить истинный дух нашего народа. В прошлом полиция сводила на нет все наши попытки добиться справедливости: избивала учащихся, протестующих против плохого образования, совершала налеты на офисы, арестовывала активистов, называла чиканос в прессе коммунистами и гангстерами и – едва журналисты уходили – еще худшими словами.

* Марш за справедливость – (исп.).

Гораздо подлее прямых политических репрессий против активистов и демонстраций – непрекращающееся вмешательство в повседневную жизнь жителей баррио. Почти каждый месяц то или иное баррио видело по меньшей мере одно жестокое избиение или убийство, а его жители стремились потом защитить друзей и родных, свидетелей избиения, которым грозят обвинения в бродяжничестве. На одной неделе это Сан-Фернандо, на следующей Линкольн-Хейтс, затем Восточный Лос-Анджелес, Венис, Харбор или Помона. Полиция берется за одно баррио зараз, стараясь сломать наше единство и наш дух.

29 августа во всех наших баррио состоялись демонстрации во имя мира и справедливости, и полиция перешла в наступление. Из страха она ввела военное положение, арестовала и избила сотни наших людей. Полицейские убили Гильберто Диаса, Линн Уорд и Рубена Салазара, человека, который мог рассказать о нас всей стране и всему миру.

Нельзя забывать урок 29 августа, а заключается он в том, что главный и насущный наш социальный и политический вопрос – зверства

полиции. с 29 августа нападки полиции обострились – либо народ контролирует полицию, либо мы живем в полицейском государстве.

Нельзя позволить, чтобы полиция сломала наше единство. Мы должны продолжить дело Рубена Салазара и разоблачить ее зверства перед страной и всем миром. комитет чиканос по мораторию призывает поддержать наш мирный марш за справедливость через баррио округа Лос-Анджелеса.

Группы поддержки прибудут автобусами из десятка городов и наших баррио. Встречаемся у участка шерифа Восточного Лос-Анджелеса на Третьей между Феттерли и Вудс. В 11 утра 31 января 1971 г. Присоединяйтесь к своей местной группе.

Дополнительная информация по телефону 268-6745«.

Листовка Национального комитета чиканос по мораторию

Моя первая ночь в отеле «Эшмун» отдыха не принесла. Разошлись мы около пяти, а в семь поднялся шум из-за нарика. Через час за ним последовал нестройный вой нортено из музыкального автомата в кафе «Бульвар» через улицу. А после, около половины десятого, меня снова разбудили – на сей раз это была канонада пронзительного свиста с тротуара прямо у меня под окном и крик:

– Хантер! Просыпайся, приятель! Пора двигать. Господи ты Боже, подумал я. Только три человека знают, где я сейчас, и все они спят. Кто еще мог проследить меня до гостиницы? Раздвинув жалюзи ровно настолько, чтобы выглянуть наружу, я увидел Руди Санчеса, неразговорчивого и невысокого телохранителя Оскара, который настойчиво махал мне снизу.

– Выходи же, чел, пора. Оскар с Бенни сидят в «Милашке». Это бар на углу, всех сидящих внутри видно. Мы там тебя ждем, идет? Ты проснулся?

– Конечно, проснулся. Я уже давно вас, ленивых мошенников, жду. Зачем мексикашам так много спать, мать их?

Руди с улыбкой повернулся уходить.

– Мы тебя дождемся, приятель. Выпьем уйму «кровавых мэри», а ты знаешь, какое у нас тут правило.

– Плевать, – пробормотал я. – Мне нужно в душ,

Но душа в моем номере не было. И кто-то ночью умудрился натянуть оголенную медную проволоку поперек ванны, а конец засунуть в розетку под раковиной. Зачем? Демон рома мне свидетель, я понятия не имею. Вот я в лучшем номере отеля ищу душ, а вижу только наэлектризованную ванну. И нет места по-человечески побриться – в лучшем отеле на бульваре! Наконец, поскребя лицо горячим полотенцем, я пошел на угол в «Милашку».

Там, опираясь на стойку, лениво болтал с завсегдатаями Оскар Акоста, адвокат-чикано. Из четверых парней под тридцать, которые его окружали, двое были бывшими преступниками, двое – фанатами динамита и известными бомбистами и трое из этих четырех – ветеранами кислоты. Ничего из этого в разговоре не всплыло. Разговор шел чисто политический, но только в терминах зала суда. Оскар вел два остро политических дела разом.

По одному, так называемому «Делу билтморской шестерки», он защищал шестерых молодых чиканос, которых арестовали за попытку поджечь в прошлом году отель «Билтмор», когда в его бальном зале произносил речь губернатор Рональд Рейган. На тот момент их виновность или невиновность были несущественны, поскольку процесс превратился в эффектную попытку свергнуть саму систему выбора большого жюри присяжных. За прошедшие месяцы Акоста вызвал в суд повесткой каждого судью Верховного суда округа Лос-Анджелес и провел – под присягой – длительный перекрестный допрос всех ста девяти на тему их «расизма». Это был ужасный афронт самой судебной системе, и Акоста из кожи вон лез, чтобы сделать его еще нестерпимее. Сто девять стариков – судей! – принудили бросить свои дела и отправиться в чужой зал заседаний, чтобы со скамьи подсудимых защищаться против обвинений в «расизме», выдвинутых адвокатом, которого они ненавидели.

На протяжении разбирательств Оскар исходил из того, что все большие жюри настроены прорасистски, так как каждого их члена рекомендуют судьи Верховного суда, которые, естественно, рекомендуют тех, кого знают лично или профессионально. И, следовательно, никто – например, какой-нибудь подонок-чикано с улицы – и никак не может быть обвинен «судом себе равных». Последствия победы в таком деле были настолько очевидны и несли в себе такую явную угрозу судопроизводству, что вердиктом заинтересовались даже низы, вроде завсегдатаев «Серебряного доллара» и «Милашки». Обычно уровень политического сознания в таких местах не слишком высок, особенно субботним утром, но само присутствие Акосты, куда бы он ни пошел и чем бы, на первый взгляд, ни занимался, всему придает отчетливо политическую окраску, и потому каждый, кто хочет с ним поговорить, должен сообразить, как сделать это политически осмысленно.

– Дело в том, что никогда нельзя говорить простым языком, – объясняет Оскар. – Мы не голоса тут собираем. Черт, это мы уже проделывали, с этим покончено. Теперь нужно заставить людей думать. Вынудить их думать. А этого не добьешься, хлопая их по плечу и ставя им пиво. – Тут он усмехается. – Разве что ты сам напился до одури или укурен. Подлизываться не мой стиль, это я очень ясно даю понять.

Но сегодня разговор не сложен, никакой политики за ним не стоит.

– Слушай, Оскар, – говорит кто-то. – Как у нас дела по этому большому жюри? Каковы наши шансы?

Акоста пожимает плечами

– Мы победим. Может, не на этом уровне, но на апелляции.

– Это хорошо, приятель. Я слышал, ты задал жару сволочам.

– Да, мы их приструнили. Но это дело может занять еще год. Сейчас надо думать про дело Корки. Суд начинается во вторник.

– Корки в городе?

Интерес очевиден. Поворачиваются головы. Руди отступает на пару шагов, чтобы видеть весь бар, пробегает взглядом по лицами, ища тех, кто заинтересован излишне. Паранойя в баррио гуляет во всю: информаторы, нарки, ассасины – кто знает. А Рудольфо – Корки – Гонзалес первейший вариант для подставы. Гонзалес – бывший боксер, поэт, уличный боец, террорист, организатор и самый влиятельный «активист чиканос» страны после Сезара Чавеса, а его базирующийся в Денвере «Крестовый поход за справедливость» – одна из немногих жизнеспособных политических организаций чиканос в стране.

Всякий раз, когда Корки Гонсалес появляется в Восточном Лос-Анджелесе, пусть даже на суде по обвинению в незаконном хранении оружия, уровень политической напряженности заметно возрастает. У Гонсалеса очень много сторонников в баррио. В основном среди молодежи: это учащиеся и бросившие учебные заведения, художники, поэты, сумасброды – те, кто уважает Сезара Чавеса, но, по сути, не понимает благонравных фермеров