Приятно было посумасбродить с хорошей кредиткой в то время, когда еще возможно было оторваться по полной в Лас-Вегасе, а после получить гонорар за описание безумств. Кстати, мне пришло в голову, что я, похоже-таки, успел – едва-едва. Если Никсон снова выиграет в 72-м, в подобном поведении никто не посмеет признаться в печати.

Не будет даже машин с откидным верхом, не говоря уже о траве. И всех анархистов запрут в реабилитационные загоны. Лобби международных сетей отелей пробьет в Конгрессе закон, устанавливающий обязательные смертные приговоры для любого, кто не заплатит по счету, и смерть через кастрацию и бичевание для тех, кто сделает это в Лас-Вегасе. Единственным легальным кайфом станет поднадзорная китайская акупунктура – в правительственных больницах за двести баксов в день, и Марта Митчелл, госсекретарь по здравоохранению, образованию и социальному обеспечению, станет править из роскошного пентхауса на крыше Центрального армейского госпиталя Уолтера Рида.

Вот и конец Дороги – и последнему шансу учинить заварушку в Лас-Вегасе и уцелеть. Но, возможно, мы по ни скучать не будем. Возможно, Закон и Порядок в конечном итоге лучший путь.

Ага… может и так, но если так выйдет… Ну я хотя бы знаю, что был там, по уши в безумии, пока все не полетело в тартарары, и я так обдолбался, что чувствовал себя двухцветным электрическим скатом, прыгающим до самого Бенгальского залива.

Хорошо повеселились, и очень рекомендую – во всяком случае, тем, кто способен перенести такой трип. А тем, кто не способен или не захочет, и сказать-то нечего. Ни мне, ни Раулю Дюку. «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» знаменует конец эпохи. А теперь фантастическим утром индейского лета в Скалистых горах я хочу уйти от этой шумной черной пишмашки и посидеть голышом на веранде – на солнышке.

Ранее не публиковалось.

ХСТ: Вот смотрю сейчас на книгу Ральфа. Жуть, что такое опубликовали…

РЕД.: А что с ней не так?

ХСТ: Ужасно неловко. Не хочется вдаваться в детали. Ну, например, вот эта скабрезная картинка с половыми органами и все такое…

РЕД.: Вы довольно много работали с Ральфом Стедманом, доктор Томпсон. Кое-какие материалы в книге – результат ваших совместных заданий и поездок. Как вы вообще познакомились?

ХСТ: Э, дайте вспомнить… Это было на Кентуккийском дерби в мае шестьдесят девятого. Я искал художника, который поехал бы со мной на дерби. Я позвонил Уоррену Хинклу, редактору Scanlan’s, и сказал: «Нам нужен кто-то со склонностью к черному юмору, потому что статья будет очень и очень затейливая. Тут требуется кто-то, у кого мозги набекрень». А Хинкль задумался и сказал: «У меня как раз есть такой человек. Он у вас в Америке никогда не печатался. Его зовут Ральф Стедман, он работает для „Private Eye “ в Лондоне, и мы прямо сейчас его к вам отправим». Ну я и поехал на дерби, считая, что с типом, который там объявится, сработаться будет трудно.

Ральф опоздал на день, поселился не в том номере, не в том отеле… Кстати, это был его первый приезд в нашу страну. Он приезжал к нам четыре раза, и наши с ним приключения, возможно, отчасти объясняют характер рисунков в его книге. Дерби шестьдесят девятого действительно был его первым визитом, до того он в Америке не бывал. Вторым его заданием – тоже для Scanlan’s – было зарисовать регату на Американский кубок яхтсменов в Ньюпорте в семидесятом. Третьим – съезд демократической партии в Майями для Rolling Stone. Четвертым – слушания в Вашингтоне по Уотергейтскому делу летом семьдесят третьего. В это же время он съездил еще в несколько городов, в Даллас, в Диснейленд, в Санта-Фе, но они большого значения не имели. Тон его психологической реакции на нашу страну задали как раз Кентуккийское дерби, Американский кубок, Майами-Бич во время съезда и Уотер-гейт. Я бы сказал, та еще череда для тридцатилетнего художника, который вообще не хотел тут работать.

РЕД.: Почему?

ХСТ: Думаю, ему не нравилась сама идея этой страны, не говоря уже об американской реальности.

РЕД.: Это видно. Америка, похоже, его ужаснула.

ХСТ: Ага, это одна из причин, почему с ним так здорово было работать, – у него острое ощущение ужасного.

РЕД.: И что же в Америке его ужаснуло?

ХСТ: Все. Единственный раз, когда он при мне расслабился и был в мире с самим с собой, это когда он с женой приехал ко мне ненадолго в Колорадо. Но, разумеется, там полная изоляция: Ральф ревниво оберегает свою частную жизнь.

РЕД.: Как он вел себя на людях?

ХСТ: На людях он обманчиво мягок, хотя иногда срывается. На дерби он вел себя в общем и целом неплохо, хотя все время был пьян.

РЕД.: Пьян?

ХСТ: Он постоянно пил на людях…

РЕД.: Он рисует прямо на месте?

ХСТ: Ну, на месте он делает наброски, а еще много фотографирует. У него что-то мелкое, вроде «Минокс». В Майами и Вашингтоне он снимал не так много. В старые времена он щелкал много больше. Теперь он просто делает наброски, потом возвращается в отель и заканчивает все задание в тот же вечер.

РЕД.: Он так быстро работает?

ХСТ: Да, работать с ним просто шок. Я только-только сажусь за работу, он уже закончил. Это угнетает. У меня на статью о Кентуккийском дерби ушло три недели, а Стедман сделал свои рисунки за три дня. Он, знаете ли, не запойный, но когда приезжает сюда и впутывается в жуткие истории, начинает крепко пить.

РЕД.: Что случилось на Американском кубке?

ХСТ: Мы встретились в Нью-Йорке, полетели в Ньюпорт и… ээ-э… у меня с собой была уйма пурпурных таблеток, не помню, кто мне их дал. Я знал, что задание получится премерзское, и твердо решил обдолбаться и по возможности в себя не приходить. Ну, искажение реальности, утрата фокуса и все такое. Я не планировал писать серьезную статью. Мы собирались выйти на лодке, которую зафрахтовали, прямо во время регаты. У нас был пятидесятифутовый шлюп, далеко не гоночная посудина, просто большая лодка с парусом. К несчастью, погода была такой ужасной, что в море можно было выходить только один день из трех, и регата еще продолжалась, когда нам пришлось уехать… по очень специфичной причине.

По дороге туда я принял пурпурную пилюлю, кажется, псилоцибин. Самое оно. А в результате глотал по две-три за день – ради общего сбора материала… Стедман обычно наркотиками не балуется. Иногда покуривает, но чурается любых психоделиков. В Ньюпорте у него случилось что-то вроде наркокризиса. Первые два дня мы просто ждали, когда прояснится и суда смогут выйти из порта. Было невыносимо скучно, и на третий день он сказал: «Тебе, похоже, этот кошмар до лампочки. С чего это?» А я ответил: «У меня от таблеток крыша едет. Иначе я этой хрени не вынес бы». А он: «Может, и мне попробовать?» К тому моменту я дошел уже до четырех в день. Ну так он и проглотил одну. Кажется, он сожрал ее часов в шесть вечера в каком-то городском баре, баре яхтсменов на пирсе. К полуночи он с цепи сорвался. И так продолжалось еще девяносто шесть часов, в течение которых нам пришлось зафрахтовать самолет и сбежать, потому что нас искала полиция. РЕД.: Почему?

ХСТ: В какой-то момент наутро после первой таблетки -или уже через день, точно не помню, – Ральф был не в себе еще три или четыре дня кряду, я вдруг решил, что, чтобы всех расшевелить, надо пробраться к австралийской яхте под названием «Гретель», фаворитке регаты, и написать на борту огромными буквами «Трахни папу», но так, чтобы надпись оказалась бы ниже палубы, у самой ватерлинии. Тогда поутру, когда «Гретель» вылетит из гавани, экипаж на борту ее не увидит, зато все остальные – на лодках прессы и зрителей – сразу разглядят.

Но к причалу было никак не пробраться. В Форт-Нокс проще залезть. Яхты так хорошо охранялись, что подобраться к ним можно было только с воды. И даже там была своего рода охрана, потому что гавань хорошо освещалась, и ни одна лодка не могла бы к ним подплыть ночью – ни по какой причине.