РЕД.: Из тех, что часами сидит неподвижно, а потом убивает?

ХСТ: Выбросив длинный язык? Да, пожалуй, монстр Джила подходит лучше всего. Монстр Джила с шариковой ручкой вместо языка.

РЕД.: Ральф рисует шариковой ручкой?

ХСТ: Не уверен… Насколько мне помнится, у него есть мел и большие яркие цветные карандаши, а когда он носит с собой большие альбомы, они провоцируют почти всех вокруг.

РЕД.: То есть люди подходят посмотреть, что он делает?

ХСТ: Нет, ведь он рисует так быстро и так сосредоточенно. Это все равно как приставать к телеоператору. В Стедмане есть что-то предостерегающее – не мешать ему за работой.

РЕД.: Почему вам нравится с ним работать? Вы предпочтете Ральфа фотографу?

ХСТ: Несомненно. Фотографы обычно статьям мешают, а у Стедмана есть свойство буквально вливаться в материал, становясь его частью. И мне нравится видеть происходящее его глазами. Он дает мне перспективу, которой в прочих обстоятельствах у меня нет, ведь обычно то, что я принимаю как данность, его шокирует. Фотографы просто мечутся, засасывая в себя все, на что могут навести объектив, и мало говорят о том, что делают. Фотографы в репортаже не участвуют. Они могут действовать, но мало кто из них думает. Стедман мыслит, скорее, как писатель, до него я могу достучаться. У нас с ним один подход к материалу. Я не хочу сказать, что мы всегда соглашаемся, как кто-то выглядит. Но, например, мы можем пойти на слушание по Уотергейту, что-то вызовет у него омерзение или что-то в происходящем его поразит, и как только он мне на это укажет, я соглашусь,

РЕД.: Что, по-вашему, больше всего его шокирует в Америке?

ХСТ: Наверное, недостаток тонкости и отсутствие традиционно английских стараний освещать войны или как-то их объяснять. Мы в Америке войны украшаем, продаем, культивируем. Передо мной так и стоит его рисунок с шеренгой копов в вестибюле в Вегасе.

РЕД.: То есть его шокируют люди?

ХСТ: Ага. Экстремальные типы: ковбои и копы с колтунами в волосах, мерзкие южные пьяницы на Кентуккийском дерби и отвратные дегенераты в Майами-Бич. Разумеется, ничего другого он в своих поездках не видел.

РЕД.: Путешествуя с вами, он получил довольно однобокую картину.

ХСТ: Верно. Ему несладко пришлось.

РЕД.: Но могло быть хуже.

ХСТ: Только если бы он путешествовал с кем-то вроде Чарли Мэнсона. Ральф работает много лучше, когда его что-то возмущает. И теперь я научился хмыкать про себя, увидев что-то подобное, пусть даже пустяк, о котором писать не стоит, и думаю: «Ага, это бедолагу встряхнет». И стараюсь ему это показать.

РЕД.: Ему нужны опасные ситуации?

ХСТ: Думаю, именно поэтому книга про Вегас так хорошо получилась. Она пропитана ощущением опасности. Думаю, он вложил в нее самого себя. Жуткий прилив адреналина ничем не заменишь. Во многих его работах есть доза паранойи. Паранойя ему свойственна: «Мне лгут, такое просто не может быть правдой. Если Томпсон говорит свернуть налево, наверное, надо свернуть направо…» Он вечно растерян, но работать с ним клево. Думаю, он намеренно впутывается в ситуации, чтобы я его вытаскивал и за него волновался. История на Уотергейте – прекрасный тому пример. Хотя тогда я не стал его спасать, ведь знал, что случится.

РЕД.: Вы его не спасли?

ХСТ: Через некоторое время я его вытащил, но не стал останавливать, когда он вскочил, пробился через шеренгу судебных исполнителей вокруг Эрвина и толкнул его на телекамеры. Проход между столом для прессы и телевизионщиками был узким… все дело в их оборудовании.

РЕД.: С кем бы вы его сравнили в истории искусства? Что вы объективно о нем думаете?

ХСТ: Наверное, с Джорджем Грошем. Он первым приходит на ум. И… с Хогартом… или, может, сегодня с Пэтом Олифантом…

РЕД.: Так, по-вашему, он дал точный портрет Америки?

ХСТ: Сомневаюсь, что Хогарт был совершенно объективен, но, да, даже в самых гротескных рисунках Ральфа есть элемент реальности. Он умеет улавливать. Своей ядовитой сатирой он преувеличивает две-три черты, которые вызывают у него ужас в сцене или ситуации. Все знают, что нарисованные им люди выглядят не совсем так, но если присмотреться внимательнее, то очень похожи. Все копы в вестибюле отеля в Вегасе были одеты в одинаковые клетчатые шорты и были безобразнее любых мутантов, каких видишь в самой жуткой психушке – ну, в психушке для преступников. Но, вспоминая ту сцену, я понимаю, что они не слишком отличались от психов. Рубашки на них были разных цветов, и не все выглядели опасными психами, но Ральф уловил пару-тройку отличительных черт: стеклянные глаза, стрижки ежиком, зубы как у хорьков, пивные брюхи. Если преувеличить эти четыре черты, получится довольно жуткий рисунок…

РЕД.: Значит, он реалист…

ХСТ: О да. Через преувеличение и избирательный гротеск. Его восприятие реальности не совсем нормально. Ральф смотрит на мир через очень черные очки. Он не просто рисует сцену, он ее интерпретирует – со своей колокольни. Например, на Уотергейтских слушаниях он считал, что судить следует сенаторов. Был убежден, что они насквозь продажны. Коррупция в самом широком смысле шокирует его и заводит больше всего. Я говорю про коррупцию, которая идет гораздо дальше отступных полиции или взяток политикам, речь идет о глубоко коррумпированных людях, во имя закона и порядка выполняющих коррумпированные по сути действия.

РЕД.: Вы планируете еще какие-нибудь совместные проекты?

ХСТ: Суд над Никсоном был бы для Стедмана недурным трипом.

РЕД.: Сенатские слушания?

ХСТ: Да. Никсона необязательно потащат на скамью подсудимых, – согласно закону, – но такое вполне возможно. Думается, это был бы идеальный материал для Ральфа. Или, может, очень дорогая свадьба на Юге: старинные, заинцесченные семейства и все такое. Или карнавал, бродячий цирк с выступлениями на ярмарках. Думаю, его основательно заведет групповое изнасилование в Лос-Анджелесе или секс-оргия на Бикмен-плейс в Нью-Йорке. В его рисунках есть тема безумства: декаданс, разложение, аморальность – как жуткие типы в пластмассовых шляпах у памятника Кеннеди в Далласе. Непристойность в самом широком смысле – еще один признак того, что шокирует Ральфа. Думаю, весь Даллас и Техас, даже вся Америка, видятся ему как скопище непристойностей или по меньшей мере насмешка над тем, чем им следовало бы быть, над тем, на что, по его мнению, Америка претендует. Он, вероятно, считает, что она с самого начала была обречена. Его представление об Америке сродни представлению короля Георга III.

РЕД.: Да, он же англичанин. Мы с самого начала облажались. Следовало бы остаться с теми ребятами.

ХСТ: Ага. Кучка неотесанных выскочек, ничего у них не получилось. Может, Ральфу нужно побольше времени провести на конференции «храмовников». Судя по рисункам, он застал одну такую в Далласе. Его бы следовало на неделю запереть в гостинице на Национальной конференции храмовников в Дулуте. Господи, да он может не пережить потрясения! Или у него выйдут фантастические рисунки. Лучше всего он работает, если загнать его в ситуации, когда он вот-вот сорвется, когда он на грани, но еще способен функционировать.

РЕД.: Старое доброе «на грани»?

ХСТ: Почему нет? Хорошее место для работы. Когда у него все хорошо, когда увиденное его не поражает и не возмущает, рисунки получаются не самые лучшие. Не плохие, но без сумасшедшинки…

РЕД.: Беззубые.

ХСТ: Пожалуй, да, но нельзя же ждать от личности, вроде Ральфа, чтобы он все время был на грани. Даже в малых дозах это слишком, черт побери, болезненно. Но Стедман и сам это хорошо понимает и, думаю, зубастость еще какое-то время сохранит. А мне это только на руку, поскольку больше всего работать мне хочется именно с ним.

Июль 1974

Ральф Стедман, «Америка». Сан-Франциско, «Стрейт Эрроу Пресс», 1974

Убийство… и воскрешение Рубена Салазара от рук департамента шерифа округа Лос-Анджелес. Жестокий раскол и сотворение мученика. Плохие новости для американских мексиканцев… еще худшие для «свиней». А теперь – новый чикано! На гребне мрачной новой волны. Подъем «батос локос». Бурая власть и горстка красных. Примитивная политика баррио. На чьей ты стороне, брат?.. Ничейной земли больше нет. Негде спрятаться на бульваре Уиттьер. Нет укрытия от вертолетов. Нет надежды в судах. Нет нигде покоя. Нигде правды не добиться. Нет света в конце туннеля. Nada*.