Он затряс головой.

– Нет… нет… я, наверное, наверх пойду, еще немного над рисунками поработаю. – Он наклонился взять еще две бутылки из холодильника. – Я пытался поработать раньше, но руки слишком дрожали… Жуткая шутка, нет, жутко…

– Завязывай с выпивкой, – посоветовал я.

– Знаю, – кивнул он. – Нехорошо, совсем нехорошо. Но от нее мне почему-то лучше…

– Это ненадолго. Сегодня вечером, вероятно, у тебя случится истерический приступ белой горячки. Скорее всего, в тот момент, когда будешь сходить с самолета в «Кеннеди». На тебя наденут смирительную рубашку и утащат в Томбс, а там будут бить дубинками по почкам, пока в себя не придешь.

Пожав плечами, он ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Я завалился спать еще на час или два, а потом – после ежедневной пробежкой за грейпфрутовым соком в универсам «Найт оул» – мы в последний раз поели в «Фиш-Мит-виллидж»: отличный ланч из варенных на жиру потрошков в тесте.

На сей раз Ральф даже кофе не заказал, а снова и снова просил еще воды.

– Это единственное, что у них есть безопасного для человека, – объяснил он.

Нам оставалось убить еще час или два до его самолета, и, разложив на столе его рисунки, мы какое-то время над ними поразмыслили, соображая, уловил ли он дух дерби… но так и не смогли решить. Руки у него так сильно дрожали, что он карандаш с трудом держал, а у меня перед глазами все плыло, и я едва различал нарисованное.

– Вот дерьмо, – сказал я, – мы оба выглядим хуже любой из твоих харь.

– Знаешь, – улыбнулся он, – мне это приходило в голову. Мы приехали смотреть на жуть, люди набрались, злы до безумия, блюют друг на друга и все такое. А теперь, знаешь что? Это ведь мы…

Громадный «понтиак боллбастер» несется по скоростной трассе. В новостях по радио говорят, что национальная гвардия дубасит студентов в Кент-стейт и Никсон все еще бомбит Камбоджу. Журналист ведет машину, не обращая внимания на пассажира, который теперь почти голый, потому что всю одежду снял и высунул за окно в надежде, что из нее выветрится запах «черемухи». Глаза у него ярко-красные, а лицо и грудь липкие от пива, которым от старался смыть с кожи жуткий химикат. Перед его кожаных штанов пропитался блевотиной; его тело сотрясают приступы кашля и рыданий. Журналист загоняет большую машину через поток прямиком на стоянку перед залом вылета, там он перегибается через пассажира, чтобы открыть дверцу и выталкивает англичанина с рыком:

– Вали отсюда, педик ты бесхребетный! Извращенный свиноеб! [Хохот безумца]. Если б меня так не тошнило, я тебя пинками до Боулинг-Грин прогнал бы, хрен ты иностранный. На тебя и черемухи-то жалко… Обойдемся в Кентукки без таких, как ты!

Scanlan’s Monthly, вып. 1, № 4, июнь 1970.

Луисвилль. Кафе «Квино» – на Маркет-стрит, в двух кварталах от реки, в сердце финансового и юридического центра Луисвилля. Довольно часто в долгие и сырые послеполуденные часы долины Огайо многие из тех, кто обычно подобных мест избегает, оказываются у белой пластмассовой стойки «Квино», пьют пиво «Фер» или «Фолл-сити» и едят «настоящие сырные сэндвичи за двадцать центов», пролистывая утренний выпуск луисвилльской Times. Если стоять у стойки и смотреть на улицу, увидишь только сменившихся с дежурства копов и завсегдатаев зала суда, фермеров, у которых в пикапе пятеро детишек и беременная жена, и брокеров в костюмах на две пуговицы и ботинках из дубленой кожи. Луисвилль гордится своими скачками и всем, что с ними связано, и появление хорошо одетых негров в здании городского суда удивления не вызывает.

Город, получивший прозвище «Город дерби» и «Врата Юга», сделал немало достойного, чтобы устранить внушительные И традиционные барьеры между черным человеком и белым. Здесь, в стране мятного джулепа, где к неграм относились с собственнической заботой, какой окружают хороших охотничьих собак («Обращайся по-доброму, пока работает хорошо, но когда разленится или проку от него нет, бей, пока не завоет»), расовая интеграция совершила многообещающий прорыв.

Расовая сегрегация упразднена почти во всех общественных местах. В 1956 г. детей негров принимали в бесплатные средние школы настолько легко и без проволочек, что инспекция школ даже решила написать об этом книгу под названием «Луисвилльская история». С тех пор неграм отрылся доступ в рестораны, гостиницы, парки, кинотеатры, магазины, бассейны, боулинги и даже бизнес-школы. В качестве заключительного аккорда городские власти недавно приняли постановление, запрещающее какую бы то ни было расовую дискриминацию во всех общественных заведениях. В общем и целом это сделало свое: на девяносто девять заведений, «проверенных» сотрудниками Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСП), пришлось лишь четыре жалобы, две из одного и того же ист-эндского бара. Мэр города Уильям Кауджер, чья прогрессивная республиканская демократия вызвала шепоток одобрения даже среди демократов, недавно выразил мнение большинства горожан, сказав: «Слушая рассказы о беспорядках в других городах, мы должны гордиться, что живем в Луисвилле. Разумными межрасовыми отношениями мы завоевали уважение всей страны».

* * *

Все это так, а потому тем удивительнее, оказавшись в Луисвилле, обнаружить столько свидетельств обратного. Почему, например, лидер местной негритянской общины заявляет: «Интеграция здесь – фарс»? И почему местный негритянский пастор призывает свою паству к оружию? Почему луисвилльские негры горько обвиняют федеральный проект городского обновления в попытке создания «сегрегации де-факто»? Почему негр не может взять кредит на покупку дома в преимущественно белом районе? И почему столько горечи в высказываниях луисвилльцев, как черных, так и белых? Можно услышать, например, такое: «Интеграция – для бедных, которые не могут от нее откупиться» или «Через десять лет центр Луисвилля будет таким же черным, как Гарлем».

Очевидно, что в Луисвилле негры выиграли несколько существенно важных битв, но вместо ожидаемого прорыва увязли во втором фронте сегрегации, где проблемами стали не линчеватели или несправедливые законы, а обычаи и традиции. Сделав первые шаги, негры Луисвилля столкнулись с более изощренной тактикой, нежели простые «да» или «нет», с которыми борются их братья почти по всему Югу. В этом смысле Луисвилль вышел за рамки Юга и теперь столкнулся с проблемами, присущими Северу и Среднему Западу Америки.

Структура власти белых сдала позиции лишь в общественном секторе, чтобы еще более прочно закрепиться в секторе частном. И негры, особенно образованные негры, ощущают, что их победы пусты, а прогресс – это то, о чем читают в газетах. Перспективы луисвилльских негров, возможно, более радужные: из «отдельных, но равных» они стали «равными, но отдельными». Иными словами, ситуация по-прежнему оставляет желать лучшего.

* * *

В понимании местных негров власть по-прежнему принадлежит тем, кто управляет городом, контролирует промышленность, банковскую и страховую системы, тем, кто платит большие налоги, дает крупные кредиты и возглавляет важные гражданские комитеты. Имена этих людей плохо известны среднему жителю города, а если и попадают в прессу, то скорее всего в раздел светских новостей газет, принадлежащих лицам их же круга. В дневные часы штаб-квартирой им служит клуб «Пенденнис» на Ореховой улице, где они встречаются на ланч и оранжад, попариться в турецких банях или выпить коктейль. По словам одного молодого юриста, чья карьера быстро идет в гору: «Если хотите преуспеть в этом городе, первый шаг – быть принятым в „Пенденнис“». Вечерами и на уик-энд они перемещаются в «Луисвилльскиий Кантри-клаб» далеко в Ист-Энде или за границу штата в «Хармони-лэндинг», где хорошее поле для поло, а отличное виски на время прогонит бизнес из умов, если не из сердец.

Любой, кто платит членские взносы хотя бы в два из этих клубов, может считать, что имеет какой-то вес в структуре власти белых. Как раз эта группа определяет – опосредованным давлением, прямыми действиями, а иногда даже бездействием, – как далеко и насколько быстро Луисвилль продвинется в интеграции. Вполне очевидно, что сами эти люди «интегрированы» не более чем десять лет назад, и мало вероятно, что в ближайшем будущем что-то изменится. По большей части они забрали своих детей из бесплатных средних школ и переселились в белые предместья, где отсутствие негров превращает в отвлеченную саму проблему интеграции. Напрямую с неграми они контактируют, лишь когда подвозят горничную к остановке автобуса, или когда им чистят на улице ботинки, или когда приходится посещать- необходимые, но неприятные встречи с местным представителем негров. Невзирая на застарелые предрассудки, они по большей части гораздо прогрессивнее и просвещеннее представителей своего класса в Бирмингеме или – зачастую – своих собственных детей.