Только ответ всегда был одним и тем же:
— No.
Нет Марианны… Наверное, не в ту сторону пошел… Я бежал обратно, мчался по тропинкам, чтобы срезать расстояние… Забегал в раскаленные от солнца деревушки… Хватал местных жителей за отвороты курток…
— Una senorita con cabellos dorados.[62]
Нет, никогда они не видели девушки с золотыми волосами… Таких у них здесь было немного…
Крестьяне глядели на меня с тревогой, наверное, считая сумасшедшим.
Не знаю, сколько времени продолжалась эта бессмысленная гонка по угрюмой равнине. Мои веревочные сандалии вконец изорвались. Но, даже приволакивая одну ногу, я все тащился вперед.
Все кончено, думал я. Кончено навсегда. Мне ее уже не найти.
Медленно побрел я к вилле, чтобы забрать документы, деньги и краски. Пришлось потерять еще несколько часов, пока удалось отыскать обратную дорогу, ведь во время своих поисков я часто менял направление и в конце концов заблудился.
Когда я наконец увидел у горизонта серый, печальный дом в окружении пожелтевших пальм, то уже буквально падал от усталости…
Самыми тяжелыми оказались последние несколько метров. Ноги сделались, как свинцовые, отказывались повиноваться. Я уткнулся в полуразвалившуюся решетку ограды и прислонился к чахлому деревцу, чтобы хоть немного прийти в себя. И только чуть отдохнув, смог преодолеть последние метры, отделявшие меня от крыльца.
Я увидел ее еще с порога. Она сидела у стола в гостиной, скрестив перед собой руки. И молча смотрела на меня.
Это было последней каплей.
— Ну и дрянь же ты!
Медленно, как паралитик, я взгромоздился на стул напротив. Мы долго глядели друг на друга, и обида моя понемногу прошла, растаяла. Я был счастлив, что все-таки ее нашел. К горлу комком подступили рыдания.
— Как ты дрожишь! — вздохнула она.
— Я так бежал, так звал тебя… Почему ты вернулась?
— Потому что слишком люблю тебя, Даниель. Ничто не сможет нас разлучить.
— Тогда зачем ты ушла?
— Просто проснулась утром, увидела, как ты спишь… И подумала: а ведь он вор. Мне стало стыдно… Я подумала, что никогда больше не смогу жить рядом с тобой!
— Идиотка!
— Да, я знаю… Я тоже это поняла, пока шла. Наша любовь должна быть выше всего этого…
Она встала, обошла стол и встала возле меня на колени. Руки ее сомкнулись с моими. Я почувствовал под пальцами нежное, гладкое лицо.
— Я больше не сержусь, Даниель… Я тебя простила.
Я закрыл глаза и про себя потихоньку произнес:
„Я тоже!“
* * *
Тот вечер, который мы провели в заброшенной вилле на краю света, показался мне самым необыкновенным в жизни. Найду ли я слова, чтобы передать безумие наших ласк, наши дикие крики, рыдания, а главное, жгучее желание телом и душой принадлежать друг другу навсегда.
Время от времени мы ненадолго забывались в тревожном сне, а потом снова кидались друг на друга, как будто хотели, слившись вместе, породить единое существо, которое возьмет верх над самой жизнью… Как будто этот союз мог освободить нас от забот и нависшей угрозы!
Наконец, уже на заре мы оба окончательно погрузились в сонное забытье.
Я уже Бог знает сколько времени не заводил часы и когда проснулся, понял, что они остановились еще с утра. Но по усилившейся жаре и по солнцу определил, что время близилось к полудню. Я был голоден, как волк, и спустился на кухню приготовить кофе с молоком. А когда принес наверх две чашки кофе и бутерброды, Марианна как раз открыла глаза. Вид у нее был какой-то потерянный, и я даже встревожился:
— Что-нибудь не так, любимая?
— Да нет, только вот ночью все время снились кошмары. Наверное, это из-за того, что вчера мы так поволновались.
Я поставил чашки с дымящимся кофе на стол рядом с надписью „Прощай“. Ее со вчерашнего дня так никто и не трогал.
— А какие кошмары приснились тебе, Марианна?
Глаза ее закрылись. Длинные светлые волосы золотым дождем струились по обнаженным плечам. Я смотрел на загорелую крепкую, удивительно красивую грудь…
Но, мучимый тревогой, переспросил:
— Какие кошмары, а?
Что она ответит? Чем еще поразит меня?
— Я видела реку, а по ней плыла белая колыбелька. Там был мертвый ребенок… Он плыл по воде, а впереди показался большой водоворот… Туда его и засосало…
У меня вырвался какой-то идиотский смешок. Идиотский и в то же время такой жалобный-прежалобный.
— Да уж, ничего себе кошмар…
И протянул Марианне ее чашку кофе с молоком. Она машинально отпила глоток.
— Даниель…
— Что?
— А тебе не кажется… что раньше у меня уже был ребенок?
— Это что еще за новости?!
Я понимал, что память постепенно начнет возвращаться к вей. В ее мозгу совершалась подготовительная работа, возникали образы, и когда их будет уже достаточно, Марианна все вспомнит. Ее прошлая жизнь настигнет теперешнюю!
Такая перспектива пугала меня еще больше, чем вмешательство полиции.
— Но все-таки, — вздохнула она, — как-то ненормально, что мне снятся такие странные вещи!
— Во сне обычно все бывает странно, Марианна…
Глупо было привозить ее на эту заброшенную виллу. Атмосфера тут такая же, как и в сен-жерменском доме. Да, все дело в окружении. Здесь все, как там, и от этого разные вещи приходят на память.
Надо было срочно действовать, затормозить этот задний ход.
Приходилось призвать на помощь весь мой ум, любовь и волю.
— Послушай Марианна, смешно же каждый раз, как только увидишь глупый сон, подгонять под него свою жизнь! А если когда-нибудь тебе приснится женщина с бородой, то станешь говорить, что раньше носила бороду и выступала на ярмарках?
Она чуть улыбнулась шутке… Но не двигалась, не ела…
— Даниель, если бы у меня был ребенок, я бы о нем не забыла, правда?
— Ну конечно!
— Я бы нутром его чувствовала, да?
— Да-да, а как же…
Теперь вот у нее возродился материнский инстинкт. Сначала довела до смерти сына, а теперь начинает понимать, что такое ребенок.
— Даниель!
— Что, Марианна?
— Мне хочется, чтобы у нас был ребенок. А тебе?
В эту минуту мне показалось, что я снова открываю дверь на втором этаже в доме на улице Гро-Мюр.
Снова как будто запахло трупом, перед глазами поплыли тела двух мертвецов. Изрезанный, мертвый, окровавленный старик. Весь в сукровице мальчик.
Впервые я ужаснулся. Не из-за того, что она совершила, а осознав наконец все, что ее связывало с этими двумя убитыми. Я думал об этом голом старике, распростершемся на ее теле. О грязном, сгнившем маленьком человечке, родившемся от их мерзких объятий. У меня прямо мороз пробежал по коже. Я как будто коснулся самого дна человеческой низости.
Мы поели. Печально, но говорить было особенно не о чем.
Марианна отставила чашку.
— Что сегодня будем делать?
Вопрос застал меня врасплох. Тут, конечно, не было никаких развлечений… Вокруг нас пустыня: ни воды, ни игр, ни гуляний. Мы могли лишь бродить по серым пыльным дорогам, спотыкаясь о камни, глядя на беловатые листья экзотических растений с предательскими колючками.
— Будем рисовать…
— Мы будем?
— Да… Хочу снова написать твой портрет.
— А зачем?
— Потому что… потому что ты меня вдохновляешь, вот и все.
Теперь, когда я знал правду, очень хотелось начать портрет сначала. В первый раз, сам того не подозревая, я обозначил то, что, как мне казалось, было для нее нехарактерно. В глазах ее тогда сверкнуло безумие убийства, но я ведь совсем не это выражение хотел передать. Даже не могу вспомнить, когда и как на полотне появился тот светлый мазок, из-за которого потом возникло неприятное ощущение. А сейчас мне нужно было передать на картине ее первозданную чистоту, прекрасно зная, что она убийца и несет в себе зло.
— Ладно… Раз уж у тебя вдохновение…
Отличная это была идея, она позволяла вам убить время и при этом не очень скучать.
