Рука с кофейником застыла в воздухе, по лицу скользнула улыбка.

— Как чудесно, Эндрю. Я рада за тебя. Теперь ты бакалавр искусств?

— Да.

— Кеннет!

Муж словно не слышал ее и продолжал молча читать газету.

— Кеннет! Эндрю получил степень.

— Угу!

— Эндрю присвоили звание бакалавра искусств.

— Ах, вот оно что! Ну теперь мы перед ним должны на задних лапах ходить, — съязвил Кеннет.

— Не сердись, дорогой. Эндрю работал так много, что, мне кажется, заслуживает поздравления.

— Что до меня, то он может катиться ко всем чертям, — выпалил Кеннет и снова уткнулся в газету.

Мириам пожала плечами.

— У меня есть два пригласительных билета на торжественную церемонию по случаю вручения дипломов. Я могу дать их вам, если вы захотите пойти.

— Конечно, я с удовольствием пойду.

— А Кеннет? — спросил он исключительно из вежливости.

— Еще чего захотел! — буркнул зять, вставая из-за стола.

— Не расстраивайся из-за него, — сказала Мириам сквозь слезы, стараясь разрядить обстановку. — Я горжусь тобой. Я обязательно приду.

И она действительно появилась в зале как раз в тот момент, когда президент университета объявил о присуждении степени бакалавра искусств ее брату.

Последний год в университете Эйб и Эндрю посвятили подготовке к экзаменам на звание учителя средней школы. 1951 год, как и предыдущий, был отмечен политической напряженностью.

Закон «О раздельном представительстве избирателей» был порожден горячим желанием националистов исключить из общего списка сорок восемь тысяч цветных избирателей Капской провинции. на деле же это означало лишение избирательного права.

Это был год «факельного шествия». Под командованием моряка Малана к Кейптауну, где проходила сессия парламента, двинулось огромное количество «джипов» и других автомобилей. Десять тысяч солдат во главе с семидесятичетырехлетним ветераном бурской войны Долфом де ля Реем прошли с факелами по улицам города, выражая протест против лишения цветного населения избирательного права. К участию в шествии допускались главным образом бывшие солдаты-европейцы.

Эйб и Эндрю были направлены на стажировку в ту самую школу, где когда-то учились сами. Директорствовал в ней по-прежнему м-р Альтман, собиравшийся в будущем году выйти на пенсию.

Как странно в первый раз предстать перед учениками! Море любопытных коричневых лиц. Слова застревают в горле. В углу хихикает девчонка. Эндрю специализировался по истории античного мира и английскому языку. Внимание, дети! Арденнский лес — своего рода катализатор. Едва все сойдутся на этом, как их характер существенно меняется. Есть сладостная польза и в несчастье, оно подобно ядовитой жабе, что ценный камень в голове таит[35]. Как точно сказано! В действиях переселенцев-буров и банту на восточных границах Канской провинции в девятнадцатом веке, ребята, много общего. Гораздо больше общего, нежели различия.

Во время перерывов он пил чай с бывшими своими учителями. Теперь он смотрел на них уже совершенно иными глазами. Все они хорошо одеты, респектабельны, беседы их вращаются вокруг автомобилей и школьных программ, о политике эти люди рассуждают чисто умозрительно. Альтман очень добр и в любую минуту готов прийти на помощь. После ухода на пенсию он рассчитывает получить должность ассистента в какой-нибудь из школ южного пригорода и посвятить себя заботам об усадьбе на Лотосовой реке. Он, казалось, совершенно не интересуется политикой.

Через неделю Эндрю обнаружил, что постепенно все начинает приходить в норму. Ученики привыкли к нему, и он начал постигать маленькие хитрости профессии учителя. В конце концов быть учителем не так уж плохо. На уроках он старательно избегал каких-либо вопросов политического свойства. Но вопросы все-таки возникали. Сэр, объясните, пожалуйста, что такое фашизм. Почему мы не имеем права учиться вместе с белыми? Что будет, если нас исключат из общего списка избирателей? Эндрю держался уверенно и балансировал, как искусный канатоходец.

Затем снова университет, подготовка к последним экзаменам и распределение. Форма заявления Е-7. Рекомендация — оригинал и заверенная копия. Предъявляется по месту назначения. Я знаю м-ра Эндрю Дрейера…

Эндрю получил временное назначение в тирвлай-скую среднюю школу, которая должна была открыться в январе 1952 года. Эйб был назначен на постоянную должность учителя естествознания в средней школе Стеенберга.

— Знаешь, Эндрю, Альтман будет работать вместе со мной.

— Где?

— В стеенбергской средней школе.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказал директор.

— А кто там директор?

— Некий мистер Ягер. Он, кажется, неплохой малый.

— Должно быть, очень странно преподавать в одной школе с Альтманом и быть его коллегой.

— Еще бы! Но старик понятия не имеет, что я знаю об этом, так что помалкивай.

— Разумеется.

Друзья вое еще продолжали ходить на собрания Ассоциации современной молодежи, когда удавалось выкроить время. Как-то вечером, в самом начале октября, они возвращались с заседания исполнительного комитета, которое затянулось до восьми часов. Попутную машину поймать не удалось, и, прождав полчаса, они решили доехать на поезде до Кейптауна, а там пересесть на автобус, идущий в Уолмер-Эстейч. Когда же они приехали в Кейптаун, оказалось, что автобус только что ушел, а следующий будет через сорок минут. Поэтому им ничего не оставалось, кроме как отправиться бродить «а Грэнд-Парейд.

— Давай поедем на гановерском автобусе, — предложил Эндрю.

— Мне придется чертовски далеко идти, к ты поезжай.

— Я поеду вместе с тобой.

— Как хочешь.

На углу Грэнд Парейд, рядом с вокзалом, небольшая группа людей, как обычно, совершала вечернюю молитву. У Эндрю возникло непреодолимое желание подойти и послушать. Эйб сначала противился, но Эндрю удалось его уговорить.

— Давай подойдем к «им, по-моему, они великолепны.

— Меня абсолютно не интересуют методисты-прыгуны.

— Их искренность не для этого мира.

— Еще бы.

— Ничего не поделаешь, придется ждать проклятый автобус. Тем временем мы могли бы приобщиться к иной вере.

— Ну, так и быть, идем.

Они направились к группе молельщиков. Эндрю предчувствовал, что сейчас на него нахлынут горькие воспоминания. Он боялся бередить старые раны и тем не менее с садистской жестокостью шел на это. Впрочем, выросший в трущобах шестнадцатилетний подросток, у которого дома умирала мать, и выпускник университета, без пяти минут учитель, почти взрослый человек, должны по-разному воспринимать эту сцену. Он старался напустить на себя как можно более равнодушный вид.

Апостолики — в большинстве своем богобоязненные работяги с банджо и их худощавые, постоянно недоедающие, такие же богобоязненные жены. Они были в латаных-перелатаных одеждах и пели молитвы гнусавыми гортанными голосами. Эндрю вспомнил маленького мальчика, который однажды в дождливый вечер много лет назад предложил ему молитвенник. Теперь он, должно быть, взрослый парень. Интересно, сейчас он тоже предлагает прохожим молитвенники или давно покончил с этим?

Красивый приметный мужчина лет под тридцать читал молитву. Он произносил слова более отчетливо и выразительно, чем остальные. На лбу у него выступили крупные капли пота, в уголках рта собралась слюна. Говоря о вечных муках ада, он то возвышал, то понижал голос. Заметив Эндрю и Эйба, он почтительно кивнул головой.

— С кем, черт побери, он здоровается? — спросил Эйб слегка раздраженным тоном.

В ответ Эндрю неожиданно оказал:

— Пошли.

— Ты его знаешь?

— Нет. Пошли.

— Подожди немного. Автобуса все равно пока нет.

— Пожалуй, с меня хватит.

— Но ведь именно ты настаивал, чтобы мы подошли к ним.

— Да, я. Но это было ни к чему. Если я тотчас же не уйду отсюда, меня стошнит.

— Ладно, пойдем.

И когда пришел автобус, Эндрю был по-прежнему угрюм и молчалив. Эйб не мог понять причины этой резкой перемены и вопросительно смотрел на Эндрю. Тот чувствовал, что внутри у него все переворачивается, голова разламывается от боли. Но разве мог он объяснить Эйбу, какие воспоминания пробудила в нем эта уличная сценка, и разве мог он сказать, что человек, читавший молитву, — его родной брат Дэниель?!