— Нет, — ответила Ди.

Она взглянула в лицо Нкоси, и Найду стало ясно, что они понимают друг друга без слов.

— Пойдемте-ка лучше в дом, — предложил Найду.

Ди молча пошла вперед. Глядя, как она идет, припадая на больную ногу, Найду усомнился было, в своих предположениях. Африканцы, все без исключения, даже, такие рафинированные и образованные, как этот парень, питают инстинктивное, глубоко укоренившееся, традиционное отвращение ко всякого рода физическим недостаткам. В былые времена они убивали калек, а сейчас, не имея на то права, просто презирают их…

Ди поднялась по лестнице, повернула направо и открыла дверь. Она включила свет, и. мужчины вслед за ней вошли в просторную комнату. Все стены, за, исключением оконного проема, от пола до потолка были заставлены полками. Небольшая часть книг находилась под стеклом, остальные были размещены на простых деревянных стеллажах. У окна стоял большой письменный стол красного дерева. Здесь был еще огромный диван, обитый коричневой кожей, и три массивных кресла — с такой же обивкой. В этой теплой, уютной комнате, где преобладали коричневые тона, чувствовался легкий запах пыли, который исходит о г книг в жарких странах. Подставка с множеством различных трубок, едва уловимый запах трубочного табака, столь отличный от аромата сигарет, — все свидетельствовало о том, что здесь мужское царство.

Найду прикрыл за собой дверь и запер ее на ключ.

— Это любимая комната доктора, — сказал он. — Здесь всегда тихо, так что можно спокойно почитать и подумать.

— Подальше от женщин, — сухо добавила Ди.

Нкоси заметил, как в глазах Найду вспыхнул огонек. Он с нетерпением, хотя и без тревоги, ждал, что ему скажет Найду. Найду обошел вокруг стола и сел в кресло доктора. Ди Нанкху примостилась на диване, и Нкоси заметил, что она инстинктивно поджала больную ногу. Он выбрал себе кресло поближе к письменному столу, устроился поудобнее и приготовился слушать.

Найду положил на стол свои огромные руки и уставился на них.

— Я очень сожалею, но заключительная часть нашего плана сорвалась.

— Из-за Вестхьюзена? — спросил Нкоси.

Найду кивнул.

— Он все рассказал?

— Нет. Он ничего не рассказывал, но им в руки попал пропуск, который Вестхьюзен должен был передать вам. И они моментально установили, кто он такой.

— Патрульные знали, что его фамилия Кэтце.

— Сейчас не только патрульные, вся страна знает, что Кэтце и Вестхьюзен — одно и то же лицо. Об этом сообщали по радио, писали, в газетах, все знают, как год назад его объявили цветным.

— Бедняга, — сказал Нкоси. — Но я боюсь, что он обо всем расскажет!

Найду вскинул голову и в упор посмотрел на Нкоси.

— Он ничего не расскажет. Он мертв.

Нкоси взглянул на Ди и понял, что это ей давным-давно известно. Она ответила ему пристальным холодным взглядом, словно говорившим: я ведь предупреждала, что за стенами этого дома царит зло.

— Кто это сделал? Полиция или…

«А ты догадлив! — подумал Найду. — Чертовски догадлив!»

— Он мог навести их на ваш след и на след Сэмми, — суровым спокойным тоном сказала Ди.

— Таким образом, его пришлось…

— А что было делать? — ответила она вопросом.

«Так вот что имел в виду Дики Наяккар, когда говорил про тарабарщину», — подумал Найду.

— По какому праву мы…

Найду не дал ему договорить:

— По праву, которое диктуется необходимостью, историей, желанием выжить. Мы стояли перед дилеммой: либо пойти на это, либо принести в жертву себя и наше общее дело.

Нкоси решительно тряхнул головой.

— Я говорю не о восстании, диверсии или революции, — сказал он очень спокойно. — Речь идет об убийстве одного человека, который к тому же оказал нам услугу.

— Нравится вам или не нравится, но мы сделали то, что необходимо. — Найду закрыл глаза и вытянул губы. Он едва удержался от резких слов, которые так и просились на язык. Найду не сумел скрыть своего раздражения, и именно потому, что он сдерживал себя, Нкоси почувствовал его раздражение особенно остро. — Я в ответе за то, что произошло. Всю ответственность я беру на себя. — Волна гнева поднялась в сердце Нкоси.

— Так оно и есть.

— Но что было делать? — настойчиво, с тревогой повторила Ди.

«Оказывается, для нее важно его мнение», — подумал Найду и испугался этой мысли. Он перевел взгляд с Нкоси и а Ди, потом снова на Нкоси.

— Простите, но я не собираюсь сейчас дискутировать по поводу моральной и этической стороны этого дела. Может быть, в другом месте и при иных обстоятельствах, но не здесь и не сейчас. Думайте что угодно, в настоящий момент для нас это не имеет никакого значения. И мы не можем позволить себе раздумывать над такими вещами!

«Нет, нет!» — вопреки всякой логике мысленно запротестовала Ди, хотя не могла бы объяснить почему.

— Непосредственно вас касается лишь то, — продолжал Найду, — что предназначавшийся для вас пропуск попал к ним. По причинам, известным им одним, они не обнародовали этот факт. Сообщили только, что Вестхьюзен убит поко. Но фотографию с пропуска размножили и сотни экземпляров разослали по всем полицейским участкам страны.

— Они думают, что убил его я…

— В неопубликованном докладе полиции говорится, что последний раз Вестхьюзена видели на рассеете в понедельник с туземцем, которого, как он заявил полицейскому патрулю, он подобрал на границе Протектората. Приказ гласит: любой ценой изловить туземца и доставить его живым. Однако в газетных сообщениях о смерти Вестхьюзена ничего подобного не говорится.

Найду остановился, ему показалось, будто Нкоси хочет что-то сказать. У него был усталый вид. Потом он заговорил снова:

— Кто убил Вестхьюзен а — для них вопрос второстепенный. Прежде всего их интересует, чем занимался Вестхьюзен, и они полагают, что «туземец», находившийся с ним, поможет это выяснить.

— Откуда вы все это знаете?

Найду казалось, что Нкоси абсолютно спокоен, и только Ди понимала, в каком он напряжении. Лицо Найду странно изменилось.

— Мой брат, мой старший брат — следователь политического отделения, в чине сержанта.

— Ясно, — сказал Нкоси.

Найду внезапно взорвался:

— Ясно, ясно! Ни черта вам не ясно, мистер!

— Сэмми, прошу вас, — взмолилась Ди.

— Ничего, — успокоил ее Нкоси.

— Ничего, — передразнил Найду, все больше распаляясь. — Человек говорит «ничего», значит, ничего; человек говорит «ясно», значит, ему и в самом деле ясно. Он мудрый, он цивилизованный, ему не по нраву убийства, и он все понимает. Так позвольте мне все же сказать вам кое-что, мистер. Может быть, вы черный и родились здесь, но вы ни черта не видите!.. Честное слово, мне надоело смотреть, как вы разыгрываете этакого сердобольного боженьку.

— Сэмми! — На сей раз Ди действительно рассердилась. — Мистер Нкоси — наш гость.

— Ваш, а не наш! — отрубил Сэмми. Затем сделал над собой усилие и виновато покачал головой: — Простите меня, Ди. Я не то сказал. Просто обидно, что он никак не хочет понять…

— А вы устали и проголодались. Поговорить можно и потом.

— Кисси там что-то разогревает… — Он обернулся к Нкоси. — Простите. У меня был очень тяжелый день. Убийство не такое простое и веселое дело, каким вы, кажется, его себе представляете. Пожалуйста, не надо больше ничего говорить. Нет смысла затевать новый спор. Послушайте минутку. Перед нами, индийца «ми, стоит весьма своеобразная проблема. Вы рассказывали ему о подполье? — обратился он к Ди. — 05 особенностях нашего положения?

— Нет.

Найду опустил голову и закрыл глаза. Несколько мгновений он сидел, погрузившись в глубокое раздумье. Затем вскинул голову и взглянул на Нкоси.

— Надеюсь, вам известно, что костяк подполья — это африканцы. Какое-то время руководство подпольем полностью осуществлялось лидерами Конгресса. Разумеется, я говорю о лицах, возглавлявших Конгресс до того, как его запретили. Если вы помните, это были умеренные — люди, которые смотрели на вещи, как вы, с точки зрения их ценности, люди, которые ратовали за сдержанность и были огорчены тем, что расизму белых противопоставляется расизм черных. Лутули был и остается ярым сторонником такого взгляда. Когда противник стал прибегать к более жестоким методам, руководители из числа умеренных, естественно, потерпели поражение. Силы сопротивления были загнаны еще глубже в подполье. Поко бросили вызов старому конгрессистскому руководству и стали отвечать террором на террор. И неизбежно начали обнаруживаться разногласия. Либералы и другие белые, которые прежде действовали заодно с Конгрессом, выступили против террора. Поко и африканские националисты ответили отказом на всякое сотрудничество между черными и белыми. Они пошли даже дальше. Стали утверждать, что никто не поможет африканцам добиться свободы, поэтому они не нуждаются в чьей-либо помощи. Это возмутило всех, в том числе и умеренных африканцев. Либерально «прогрессивно настроенные лица среди меньшинств — цветных, белых, индийцев — пришли к выводу, что им ничего не остается, как заявить о своей солидарности с черными, они полагали, что в этом случае несчастные африканцы широко раскроют объятия и попросят руководить ими. Поэтому они ужасно растерялись, когда черные заявили, что не нуждаются в них. Но еще более неприятной для них была явная симпатия, с которой широкие массы африканцев приветствовали позицию нового руководства.