Соответственно, для польских испытуемых церковь (kosзiol) — это священник (ksiandz) и месса (msza). Иными словами, в качестве ассоциатов у польских респондентов, в отличие от русских, выступают слова, соотносимые не просто с общерелигиозными понятиями, но именно с церковной практикой. Очевидно, что в посткоммунистической Польше церковь как институт продолжает оставаться частью повседневного обихода для всех.

Бог — (это) вера, любовь, церковь", тага (вера) — это именно религиозная вера (самые частые ответы — Бог, церковь, религия). Заметим, что у русских ии. вера — это надежда, будущее и только потом — Бог и любовь.

Само слово religija порождает большое число разнообразных ассоциаций. Этот концепт наполнен, личностно освоен. Помимо ожидаемых ответов, как то — Бог, вера, церковь, молитва, перечисляются названия конфессий (даем в русском переводе): язычество, буддизм, христианство, мусульманство, католицизм. Имеются "оценочные" ассоциаты типа правда, потребность, помощь, опора, защищенность, благо, равновесие, общность. Соответственно, есть и ответы с иным знаком: нетерпимость, разьединение, опиум.

В целом же ответы польских ии. на слова из сферы "Мораль" разнообразны и по сравнению с русскими ии. содержат намного меньше клише. Это касается также слов, которые соответствуют концептам, не связанным непосредственно или исключительно с религиозными понятиями. В частности, более богаты (по сравнению с ответами русских ии.) ассоциации на слова ideal, duch, dusza.

Впрочем, для многих слов, соотносимых с представлениями о "вечных" ценностях, ответы русских и польских ии. достаточно сходны. Во всех группах любовь (польск. mitosc) "понимается" как дом, семья, дети, счастье; судьба (los) связывается с концептом "жизнь" и т. п.

Иными словами, различия между ответами русских и польских респондентов касаются либо собственно религиозных убеждений и ценностей, либо концептов, выражающих ценности более отвлеченного характера (ср. дух, идеал, душа, вечность, судьба). Чем ближе к повседневности, к концептам, связанным с понятиям дома и семьи, тем меньше разница.

Как можно резюмировать изложенные выше результаты ассоциативных экспериментов?

Любое общество нуждается в наборе актуальных смыслов, обеспечивающих его членам связь с прошлым. Что есть наша история, слава, чем гордиться, чего стыдиться? Общество с традициями не нуждается в напоминании об этом — оно осознает свою культурную непрерывность и имеет ответы на подобные вопросы. Это самосознание не всегда укладывается в логически проясненные категории, но присутствует и у отдельных членов общества, и у общества в целом. В социальном пространстве именно язык обеспечивает социальную преемственность и социальное взаимодействие.

Ассоциативный эксперимент позволяет обнаружить синдром семантического опустошения, когда слова утрачивают личностный смысл, и лишь их "оболочка" как бы отсылает к смыслу первоначальному.

Особенно ярко синдром семантического опустошения проявляется в восприятии языка массовых жанров социальных коммуникаций — телевидения, текстов рекламы и газетных публикаций. Я упоминаю этот аспект, поскольку именно на примере изучения словесных ассоциаций видна условность грани между исследовательскими интересами психолингвистики и социолингвистики.

Как уже говорилось выше применительно к словосочетанию "правовое государство", отсутствие ассоциаций на какое–либо частое слово или парадоксальность ассоциаций свидетельствует о том, что для респондентов стимул — это "пустое" слово. Например, наши СМИ навязчиво внедряют в обиход словосочетание "средний класс". Но если в качестве ассоциаций на это словосочетание десятиклассники выдают ответы "Нескафе Голд" или "холодильник Бош", или просто называют престижные торговые марки, то это и есть показатель семантического опустошения.

Как известно, "средний класс" — это калька с английского middle class. Но кто в него входит? Вовсе не те, кто всего лишь хорошо зарабатывает. Это прежде всего граждане с определенным образом жизни, самосознанием и этикой. Человек, вчера разбогатевший в результате удачных операций на бирже, возможно, проснется утром знаменитым, но к среднему классу принадлежать станет в лучшем случае в неблизкой перспективе.

Тогда следует признать, что в структуре нашего социума нет среднего класса — в том же смысле, в котором у нас не было рыцарей, сервов, вольноотпущенников, а в Западной Европе — нет номенклатуры и аппаратчиков. Как можно заключить из представленного выше материала, ассоциативный эксперимент — это продуктивный и многообещающий инструмент познания наших ценностей и установок.

Когда мы представляем себе исследователя–лингвиста, то в нашем воображении естественно возникает человек, сидящий за письменным столом. В общем случае так оно и есть. Исключение составляют те, кто изучает язык в полевых условиях, — они непосредственно общаются с информантами и тем или иным способом записывают их речь. Так работают диалектологи и исследователи бесписьменных языков. Другой случай — лингвисты, изучающие звучащую речь инструментально, с помощью приборов, т. е. исследующие прежде всего фонетический и фонологический уровни языка. Как правило, эти ученые работают в фонетической лаборатории.

В остальных же случаях исходным материалом для лингвиста служат тексты–источники, т. е. речевые произведения, зафиксированные на письме. Кроме текстов, созданных другими лицами, лингвист может анализировать и те тексты, которые он порождает сам как носитель языка. В большинстве лингвистических сочинений есть как примеры, заимствованные из текстов классической и современной литературы, так и фразы, придуманные их авторами. Поэтому рабочее место лингвиста — это прежде всего письменный стол.

В психолингвистике дело обстоит несколько иначе. Ведь психолингвист стремится изучать порождение, восприятие и понимание живой речи в режиме реального времени, т. е. преимущественно путем наблюдения и эксперимента. Поэтому психолингвист желал бы прежде всего общаться с информантом и непосредственно регистрировать его речевую продукцию, т. е. живую речь в момент ее произнесения. Соответственно, психолингвист наблюдает, как общаются носители языка с ним и между собой. Далее, он создает нужные ему экспериментальные условия и во всех случаях тем или иным способом фиксирует речь и речевые реакции своих ии., а также их мимику и жесты, тем более что в его распоряжении есть современная техника — как минимум магнитофон и видеокамера.

Отмечу в этой связи, что возможность качественно записывать звучащую речь принципиально расширила речевой материал, доступный психолингвисту. Одна из наиболее интересных и сравнительно новых психолингвистических программ — программа изучения русской разговорной речи — не могла бы быть реализована в домагнитофонную эпоху.

В нашей стране такая программа была предложена еще в конце 50–х годов XX в. выдающимся современным русским лингвистом М. В. Пановым. В дальнейшем эта программа была реализована большим коллективом лингвистов под руководством Е. А. Земской, чьи книги начали появляться с 1973 г. Впрочем, вплоть до конца 1980–х годов, когда вышел сборник "Язык и личность", авторы никак не ассоциировали использованный ими подход с психолингвистическими устремлениями или методиками. На самом деле программа изучения разговорной речи и по целям, и по методам с полным основанием может быть зачислена по "ведомству" психолингвистики. Поэтому я считаю полезным рассказать об этой проблематике подробно, опуская только историю вопроса.