Разумеется, в обычных житейских ситуациях обсуждаемые здесь процессы отнюдь не выглядят как последовательность шагов.

В качестве примера рассмотрим следующий случай. Маленькая девочка из северного города впервые увидела лежащий на тарелке ананас. Слова ананас она не знала. Последовали такие вопросы:

• 1) Он настоящий! (Подразумевалось, что этот предмет может и не относиться к еде.)

• 2) А он сладкий или кислый! (Как известно, дети кислого не любят.)

• 3) А мне — можно!

Перед вами типичный процесс поиска смысла, иначе говоря — операция концептуализации. Поиск смысла и процесс категоризации "в жизни" не существуют врозь — они всегда переплетены. Процесс осмысления требует, чтобы интересующий нас объект был выделен из "фона". В данном случае на тарелке оказалось нечто непривычное: если бы это был ломоть хлеба, едва ли он привлек бы внимание ребенка. Затем надо понять, напоминает этот объект что–то уже известное или нет, т. е. похож ли он хоть на что–нибудь, свойства чего уже знакомы.

Если "это" лежит на тарелке на столе, то, скорее всего, это нечто съедобное. На следующем шаге можно уже искать для этого объекта место в категоризационной "сетке".

Можно думать, что все съедобное для ребенка естественным образом делится на "вкусное" и "прочее". В нашем случае, видимо, "вкусное" — значит "сладкое", а если так, то см. выше.

Приписывание смысла, или концептуализация, формируется не в лаборатории, а в контексте социальной жизни, ибо создание смыслов определяется культурой, а не природой. Однако в лабораторных условиях мы можем наблюдать в деталях, как именно эта концептуализация происходит. Один из способов это сделать — поставить такой эксперимент, где бы носители языка могли выражать свои представления о смыслах слов через базовую операцию — операцию категоризации. Мы расскажем о таких экспериментах в следующих разделах.

Как известно, категория как базовое понятие научного знания восходит к началам науки как таковой. Категориями и классами как абстрактными конструкциями и инструментами познания постоянно занимались философы, математики, естествоиспытатели и историки науки — каждый в своем ключе.

В экспериментах, о которых мы будем говорить ниже, отнесение слова к одной категории или к разным категориям базируется на ощущении сходства или несходства смыслов слов. Это именно ощущение, чутье, непосредственное представление, отражение "наивной картины" мира, а не знание, базирующееся на научных сведениях.

Покажем это на примере "наивной картины" мира цвета.

В русском языке "наивная картина" мира цвета включает "семь цветов радуги", а также розовый, коричневый и так называемые ахроматические цвета — черный, белый и серый. Эти цвета носители русского языка считают "основными".

Но почему "цветов радуги" в русском языке оказывается семь, а в английском — шесть (русским словам голубой и синий в английском соответствует одно слово blue)? Впрочем, более уместно спросить: как вообще можно в спектре (т. е. в "радуге") выделить семь "основных цветов"? Ведь спектр непрерывен: один цвет плавно переходит в другой, мы не можем прочертить границу между голубым и синим, между красным и оранжевым.

Однако носителей русского языка всегда удивляет, как это англичане обходятся без слова голубой. Более того, образованные носители русского языка нередко не считают коричневый и серый "основными" цветами, именно потому, что их нет среди "цветов радуги". Зато синий и голубой, по мнению русских испытуемых, "там есть". Вместе с тем носители русского языка не замечают, что противопоставление белый–черный вообще является противопоставлением не по признаку "цвет", а по признаку "максимум света — отсутствие света".

Отметим еще один любопытный момент: в своей "наивной картине" мира цвета носитель русского языка не фиксирует тот факт, что можно составить пары красный–розовый, синий–голубой, но нет второго члена пары зеленый-…. А казалось бы, что может быть более обжитой областью смыслов, чем семь "цветов радуги"?

Кроме представлений о "цветах радуги", "наивная картина" мира цвета, несомненно, включает некие представления о сходствах и различиях цветов между собой и соответственно о сходствах и различиях смыслов именующих их слов. В чем это проявляется? Например, в том, что многие цвета на уровне повседневных представлений мы считаем "оттенками" других. Это видно из того, как носители русского языка описывают цвет в простых случаях. Вот что ответил испытуемый, которого я попросила описать, как он понимает слово розовый (в смысле "розовый цвет"): "Розовый — это очень–очень светлый красный, совсем светлый, но все–таки видно, что похож на красный или имеет такой оттенок".

Сходным образом понимается слово голубой: для носителей русского языка голубой — это светлый синий, т. е. оттенок синего. Сложнее обстоит дело со словом желтый: обозначаемый им цвет чаще всего описывается как "похожий на цвет желтка" или "на желтый сигнал светофора". Зато смысл слова серый описывается как "уже не белый, но далеко не черный, а вот если сказать темно–серый, то это уже почти черный".

Итак, для слов, именующих цвет (далее я буду называть их имена цвета, сокращенно — ИЦ), носители языка легко устанавливают отношения сходства/несходства по смыслу. Исходя из таких отношений, те или иные ИЦ воспринимаются как именующие "оттенки", как относящиеся к одной и той же категории или к разным категориям ("лимонный — это тоже желтый", "кремовый — это такой желтоватый и немного розоватый").

Можно ли на основе этих приблизительных суждений о сходстве и различии выявить общую картину смысловых отношений между словами–ИЦ, как она субъективно ощущается говорящими? По–видимому, можно, если нам удастся создать такую экспериментальную ситуацию, которая позволила бы обобщить суждения многих носителей языка о сходствах смыслов многих слов–ИЦ одновременно.

Рассмотрим детально, как осуществить подобный эксперимент. Начнем с уточнения того, какая Теория в нашем случае решает, что именно можно наблюдать (см. главу "Немного гносеологии").

Моя Теория такова:

1) На основании предварительных наблюдений я считаю представления о сходстве/несходстве тех или иных цветов и именующих их ИЦ интуитивно ясными. Итак: когда и. говорит, что розовый — это "оттенок" красного или что соломенный — "это такой желтый", то за этими высказываниями стоит концептуализация смысла "розовый" как близкого к смыслу "красный" и смысла "соломенный" как похожего на "желтый". Другими словами: бывают разные "красные", "розовый" — один из возможных "красных"; то же верно для "соломенного" — это один из возможных "желтых", хотя и отличается чем–то от "просто желтого".

Соответственно в планируемом эксперименте "похожим", "оттенком" или "одним из" будет считаться то, что большинство наших ии. сочтут похожим: я буду основываться только на их мнениях, суждениях. Эти мнения могут совпадать или различаться, но за вычетом случайных ошибок все мнения участников эксперимента будут для меня равноценны.

2) Хотя мы ежеминутно, сами того не подозревая, имеем дело со сходствами и различиями (поскольку именно на них основана категоризация), в окружающем нас мире не существует сходства "вообще", сходства как такового. Только достаточно высокоорганизованный живой организм "решает", что вот эти цвета или облака, фотографии или мелодии, буквы или лица похожи. Для дальнейших рассуждений важно подчеркнуть этот тезис. К его обсуждению мы еще вернемся.