Оригинальный текст приведен на с. 218.

Прежде чем нетерпение и любопытство заставят вас заглянуть в конец книги, я сделаю некоторые замечания по сути понятого и непонятого вами.

Заметьте, что вам безразлично, что значит заглонителъ и падакователъ — профессию, должность или еще что–либо. Любопытно, хоть и не обязательно знать, что за животное — турм, но раз уж действие происходит в Австралии, а у турма такой хвост, что на него можно обкаплюжиться, то…

Что турм напал на Оливера и что Оливер победил турма — это очевидно; как победил — тоже понятно: Оливер несколько раз ударил животное по голове камнем. Значит, либо тяжело ранил, либо и вовсе убил.

Если несколько напрячься, то комментарии падакователя Кэвенега станут совсем прозрачными для понимания.

А теперь ответьте на следующий вопрос: что же помогло вам извлечь из текста, где вы поняли не все слова, такую существенную порцию смысла? Думаю, что вы согласитесь со мной, что это прежде всего способность анализировать грамматические значения, т. е. те значения, которые в русском языке выражаются обязательно.

Русский глагол в личной форме обязательно указывает на лицо и число, а если он стоит в прошедшем времени — то у него есть показатель, позволяющий определить еще и род; инфинитив глагола также маркирован.

Ясно, например, что обвинить — это глагол в инфинитиве, а обвичивает — тот же глагол в форме настоящего времени и притом несовершенного вида; обвичиватъ серподины — это сочетание глагол + прямое дополнение, причем дополнение выражено существительным во множественном числе. И так далее.

Значит, если вы хорошо знаете грамматику и понимаете примерно 70–75% словоупотреблений, ваши шансы понять в тексте главное весьма значительны. Вопрос в том, какие слова относятся к самым частым.

Если сделать следующий шаг, то этот же вопрос прозвучит так: что гарантирует нам, что слова, которые выше объявлены частыми, употребительны не только в одних каких–то текстах, но употребительны в среднем, более или менее в любом тексте "общего характера" — не в учебнике по геометрии, а в газете, журнале или детективном романе?

Конструируя текст "Случай с Оливером", мы "объявили" частыми слова, которые считаются таковыми согласно частотному словарю Штейнфельдт. Не входя в детали, добавим, что при определенных недостатках этот словарь относительно надежен в определении наиболее частых слов в текстах, которые еще не так давно читали в начальной школе.

Психолингвистика не занимается составлением частотных словарей, она ими пользуется. Но вопрос о том, как узнать, какие слова — частые, а какие — нет, может быть решен не только путем обращения к частотному словарю, основанному на анализе письменных текстов или записей устной речи. И вот здесь мы обращаемся к очень любопытной проблеме — проблеме наших знаний о языке, в частности знаний о степени употребительности тех или иных элементов речи.

Об этом мы будем говорить в следующей главе.

Мы уже однажды касались проблемы знаний о языке, когда рассматривали отношение ребенка к слову (с. 119). Взрослый носитель языка, как оказалось, знает о своем родном языке много больше, чем можно было бы предположить. Обнаружилось это при решении задач, которые, строго говоря, не относятся к науке о языке, — они касаются либо психологии, либо приложений науки о языке, т. е. различных практических задач, использующих сведения, факты, добытые в лингвистике и психолингвистике.

Еще в конце XIX в. Г. Эббингауз, один из родоначальников научной психологии, изучал процессы запоминания. В качестве удобных стимулов он использовал немецкие неосмысленные трехбуквенные сочетания, аналогичные русским СВО или УВР. Как уже упоминалось в разделе "Вместо введения", Эббингауз сам был своим испытуемым. Обладая тонкой исследовательской рефлексией, он заметил, что одни слоги запоминаются им много быстрее других, как если бы в них было "больше смысла".

Но что бы ни понимать под "смыслом", ни СВО, ни УВР никакого самостоятельного смысла не имеют. Быть может, они что–то напоминают, с чем–то ассоциируются, на что–то похожи? Действительно, СВО похоже на слово свой или освоить, а вот УВР как будто ничего особенного не напоминает.

Эббингаузу нужно было, чтобы все изучаемые ими слоги имели одинаковые шансы запомниться, а получилось, что "формальной" неосмысленности как таковой для этого недостаточно. Надо еще лишить испытуемого возможности мнемонической опоры на какие–то ассоциативные связи, т. е. сделать так, чтобы при запоминании неосмысленных триграмм нельзя было использовать что–то наподобие фразы "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".

Способность человека внести "смысл" и структуру в исходно "неосмысленный" языковой материал оказалась препятствием для психологических экспериментов по запоминанию неосмысленных слогов. Но это же обстоятельство побудило ученых исследовать, каковы наши неявные знания о нашей речи, т. е. такие, о которых трудно было даже подозревать.

О связях ассоциативных как о своего рода "готовых" и воспроизводимых структурах мы будем специально говорить в разделе, посвященном вербальным ассоциациям. Здесь же я остановлюсь на менее известных фактах, связанных с нашими представлениями о частотах встречаемости слов и элементов текста, меньших, чем слово.

Ориентация человека в быстро меняющейся внешней среде обеспечивается многими механизмами. Среди них немалую роль играет способность к прогнозу — к представлению о большей и меньшей вероятности появления тех или иных событий и ситуаций. В условиях постоянно меняющейся среды одни события оцениваются человеком как более вероятные, другие — как менее вероятные.

Так, открывая кран стандартного отечественного водопроводного смесителя, отмеченный синим цветом, т. е. кран для холодной воды, мы практически уверены на все 100%, что из него потечет именно холодная вода. А открывая кран, маркированный красным, мы, вообще говоря, готовы и к тому, что вода будет горячая, и к тому, что она будет — по крайней мере, сначала — чуть теплая, но также и к тому, что вода будет вообще холодная, потому что так работает наша система снабжения горячей водой. Соответственно, именно на такие вероятности тех или иных событий "настроен" наш прогноз.

Важно помнить, что эти и им подобные "бытовые", житейские настройки учитывают наш прошлый опыт более или менее бессознательно. Разумеется, для этого сам опыт должен предварительно накопиться. Житель такого города, как Москва или Петербург, спокойно переходит оживленную магистраль даже там, где есть только знак "зебры", но нет светофора — он до известной степени может прогнозировать скорость приближающихся машин, контуры которых едва заметны. Несущественно, что пешеход не в силах оценить эту скорость с помощью каких–то единиц измерения — он ее так или иначе чувствует. Но тот же человек, оказавшись на европейском шоссе, если только он не намерен рисковать жизнью, не должен пытаться поступать по аналогии — в Европе, а уж тем более — в Америке, иные машины и иные скорости. Прошлый опыт, полученный в других условиях, будет бесполезен.

Многие автоматизмы, которым мы не придаем никакого значения, основаны именно на достаточно точном прогнозе вероятностей тех или иных событий. Одним из таких автоматизмов является наша способность правильно читать (или понимать на слух) так называемый "зашумленный" текст — речь по телефону или по радио с помехами, письмо с кляксами, вывеску без двух первых букв и т. п.

Это, в общем, более или менее очевидные факты. Куда менее очевидно то, что наша способность к вероятностному прогнозу заходит весьма далеко, в силу чего мы способны к очень тонким суждениям о вероятностях. В особенности если мы ориентируемся не на абсолютную вероятность, а на относительную. То есть когда мы интересуемся не тем, насколько вероятно наступление события А самого по себе, сколько тем, насколько более вероятно, что случится именно событие А по сравнению с возможным наступлением события В.