Современные возможности мультимедийной связи позволяют с аналогичной целью послать корреспонденту не только примитивные скобки, а какой–нибудь элегантный рисунок, например стилизованное (или реалистическое) изображение гусиного пера. Но скобки "проще" — отсюда и смайлики.

Тенденция к использованию изображений вместо слов может быть проиллюстрирована следующим общеизвестным примером. Это эволюция интерфейса популярного текстового редактора WORD от WORD 5 к WORD 2000. (Последний работает в системе Windows и "наследует" ее интерфейс, но о Windows мы говорить не будем, поскольку в данном контексте нас интересует только сравнительный аспект интерфейсов ранних и более современных версий редактора WORD.)

Как известно, на экране WORD 5 перечень возможных команд (меню) был представлен исключительно в виде текстов. В противоположность этому в более поздних версиях WORD команды обозначаются с помощью пиктограмм, набор которых аранжирован в виде пульта, называемого "панель управления".

Более того, пиктограммы, соответствующие файлам, можно физически (с помощью мыши) перемещать по поверхности экрана из каталога в каталог, что — особенно в сравнении с WORD 5 — "овеществляет" операцию с файлами, как бы приближая ее к действиям с предметами. Тем самым пиктограмма как таковая, по ее месту в быту грамотного человека, уже претендует как минимум на место, сравнимое с местом типографской литеры.

Вернемся к ситуации, когда овладение языком представляет собой желанную, но нередко трудно достижимую цель. Отсутствие у "неговорящего" ребенка возможностей коммуникации на естественном языке не должно обрекать его на социальную изоляцию. В отечественной традиции путь социализации ребенка предполагает в конечном счете все–таки достижение определенного уровня владения естественным языком. (Об особенностях коммуникации в среде глухих я уже говорила выше.)

Путь этот многоступенчат, и в качестве одной из промежуточных стадий педагоги обычно используют любые доступные детскому восприятию элементы системы, замещающей естественный язык. Слово "система" я использую в данном контексте преднамеренно, хотя и неточно, поскольку реально такая "обучающая система" пока не создана. Тем не менее опытный педагог в своей работе по научению ребенка процессу означивания фактически учитывает (или пытается учитывать) те принципы, которые так ярко описаны Звонкиным.

Иными словами, "образ" системы, с помощью которой так или иначе надлежит научить "проблемного" ребенка навыкам элементарной коммуникации на естественном языке, присутствует в виде "чутья" и "умений".

Уместен следующий вопрос: как оценить тот факт, что в этих случаях приходится исходить преимущественно из "чутья"? Это пробел в педагогике как в сфере практических приложений психолингвистики? Или это пробелы в методике, т. е. в области инструментального обеспечения педагогических концепций и представлений? Или все–таки причина заключается в недостаточности наших знаний о механизмах онтогенеза речи, о взаимосвязях языка и интеллекта, о процессах формирования знаковой поддержки?

Повторим банальную истину: всякая педагогическая деятельность — отчасти искусство, хотя бы потому, что нет двух одинаковых учителей и двух одинаковых учеников. Поэтому особая роль педагогической интуиции и невербализуемых умений в процессе обучения "проблемного" ребенка несомненна. Но, как бы ни были ценны и даже исключительны чутье и умения, они должны базироваться на "положительных", как говорили в старину, знаниях. Это знания о природе языка и о процессах означивания, а также о доминирующих типах нарушений процессов означивания.

К сожалению, современная когнитивная лингвистика не развивает понятийный аппарат, который бы позволил изучать процессы означивания в эксперименте, предпочитая абстрактные модели. Вакуум научных обоснований всегда заполняют мифы. (Об этом вы можете прочитать в моей статье об отношениях между психолингвистикой и когнитивной лингвистикой — см. Приложение 1.)

Итак, еще раз подчеркнем: любая искусственная система, замещающая естественный язык в процессе обучения "проблемных" детей, должна служить знаковой поддержкой процесса развития мышления. Но, кроме того, подобная система должна служить мостиком, который в перспективе позволил бы "неговорящим" детям перейти к коммуникации на обычном языке.

Эффективная система, замещающая естественный язык, видимо, должна максимально использовать те элементы невербальной коммуникации, которые присущи человеку органически, изначально. Сюда относятся обычные жесты и мимика. Конечно, приходится учитывать и то, что у многих "неговорящих" детей чисто физически затруднено исполнение мелких движений — и мимических в том числе.

Здесь уместно будет пояснить, почему в нашей работе характеристика проблемных детей как "неговорящих" помещена (в большинстве случаев) в кавычки. Дело в том, что даже нормально слышащий ребенок может не начать вовремя говорить, и притом по совершенно разным причинам.

Одна из них — нарушение иннервации артикуляционного аппарата (так называемая дизартрия). Такой ребенок не может управлять губами, языком и прочими составляющими артикуляционного аппарата точно так же, как он не может "правильно" действовать рукой или ногой. Однако он вполне способен выражать себя с помощью устной речи и понимать обращенную речь — и в этом смысле едва ли его можно назвать "неговорящим". Другое дело, что мы не можем понять речь такого ребенка из–за ее "физической" дефектности. Такой ребенок тоже неизбежно становится "проблемным". Но это еще относительно простой случай — логопед должен (и по большей части это удается) попытаться научить ребенка с дизартрией так использовать свой артикуляционный аппарат, чтобы речь стала в основном понятна окружающим.

Более тяжелый случай представляет собой алалия — системное недоразвитие речи, обусловленное органическим поражением речевых зон коры головного мозга. Логопедическая практика имеет дело преимущественно с так называемой моторной алалией, когда страдает экспрессивная речь, но смысловые и сенсомоторные операции относительно сохранны.

Мы уже отмечали выше, что "неговорящие" дети не похожи друг на друга. Их хронологический возраст может резко расходиться с их психоэмоциональным развитием; одни дети развивают "свою" систему коммуникации, обычно с яркой эмоциональной окраской; другие — сильно отстают и используют лишь ограниченное число указательных жестов для обеспечения своих элементарных потребностей.

Это немногочисленные жесты "от первого лица" типа дай, да, нет: только их и можно считать как бы заданными. Все прочие жесты приходится специально вводить. Логичнее всего заимствовать их из жестового языка глухих. Это самые простые жесты (например: могу, не могу, хочу, не хочу, нравится, не нравится, гулять, смотреть).

Любой жест, означивающий действие, вообще говоря, весьма абстрактен. Поскольку действие обычно на что–то направлено, то естественно этим воспользоваться и добавить к жесту–действию "его" объект, нечто вроде дай + яблоко. (В терминологии современной лингвистики это значит, что глаголы с сильным управлением вводятся вместе со своими прямыми дополнениями — первыми актантами.)

На уровне "умений" опытный логопед примерно так и поступает. Но, чтобы свести эти бесспорные "умения" в некоторую систему, которая была бы более ясна и транслируема, т. е. приближалась бы к методике, инструктивному знанию, логично перейти к систематическому использованию пиктограмм.

Отметим, что с точки зрения коммуникации, доступной ребенку на данной стадии его долгого пути к "норме", проще дать ему возможность общения в одной модальности. А именно: предложить рисунок, реалистично изображающий жест, и иконичную пиктограмму, соответствующую объекту, на который направлено действие, выражаемое жестом. В ряде случаев удачным является использование фотографий: ведь ребенок всегда выделяет из своего окружения родителей, родственников, братьев и сестер. Естественным для него будет усвоить соответствующие отношения через фотографии родственников, а не через какие–либо абстракции.