Психолингвистика занимается более узким кругом ассоциативных процессов — она изучает только ассоциации словесные, или, как нередко говорят, вербальные. Обычно с целью изучения словесных ассоциаций проводится ассоциативный эксперимент (далее сокращенно — АЭ).

Напомним на всякий случай о том, что он собой представляет. (Мы уже говорили об ассоциациях в главе "Немного гносеологии", раздел "Вера и гипотеза".)

Общепринятая методика АЭ выглядит следующим образом. Ии. (индивидуально или в группе) предъявляется некоторый набор слов–стимулов. Инструкция предлагает в качестве реакции написать первое же слово (или несколько слов), которые приходят в голову как ответ на предъявленный стимул.

При этом по умолчанию предполагается, что ответы на каждый отдельный стимул мало зависят от порядка их предъявления. Для чистоты картины, однако, обычно предъявляются по крайней мере два варианта списков стимулов, например, составленный в алфавитном и обратном ему порядке.

Если согласно инструкции в качестве ответов предлагается давать более чем одно слово, то предполагается, что эти слова–ответы даются именно на предъявленный стимул, т. е. что они не порождаются в качестве ответов друг на друга.

Инструкция отвечать "первым словом, которое придет на ум", имеет принципиальный характер. Ассоциативная реакция–ответ должна следовать немедленно — и. не должен размышлять над тем, что бы ему такое сказать и как отреагировать. Всегда ли именно так происходит "на самом деле", мы, по правде сказать, не знаем. Однако само понятие ассоциативного процесса исключает идею отбора ответов. Если есть отбор — нет ассоциативного процесса в общепринятом в истории психологии смысле (мы обсуждали это в связи с критикой модели Р. Люса, см. с. 30).

Ассоциативные процессы изучаются более ста лет, и за это время методика АЭ осталась почти той же. Зато существенно менялись цели изучения ассоциативных процессов. При чтении дальнейшего текста важно помнить, что я буду говорить только о таких исследованиях, где стимул является словом и ответ на него — также словом.

Впрочем, психолингвистика относит к вербальным ассоциациям и случаи, когда стимулом является не целое слово, а его часть — слог или даже не являющееся слогом сочетание звуков или букв.

Небезынтересно, в частности, что такие буквосочетания существенно различаются с точки зрения того, какие ассоциативные ответы они порождают (это первым отметил Эббингауз, см. выше, с. 182). Например, триграмма (так называют неосмысленное сочетание из трех букв) ОКН вызовет много ответов: окно, оконный, окошко, подоконник, а также кокнуть.

По сравнению с ОКН сочетание УФР вызовет совсем мало ассоциаций. В известной степени причина таких различий очевидна: ОКН воспринимается как начало слова окно. А это очень частое слово. (Впрочем, проблема этим не исчерпывается. Детально этот круг вопросов рассмотрен в книге: Фрумкина, 1971.)

Ученые уделили много внимания и тому, что происходит, если в качестве стимулов предъявлять не только структуры, меньшие, чем слово, но и большие, чем слово, — например, словосочетания. Скажем, предъявляя в качестве стимула словосочетание есть кашу, мы можем сравнивать частоты ответов типа ложкой, с маслом, с молоком, на завтрак и т. д. Соответственно, если предъявить в качестве стимула сочетание на завтрак, то весьма вероятно среди прочих частых ответов получить ответ кашу (именно в винительном падеже). Изучение подобных ассоциативных связей Ю. Н. Караулов назвал построением "ассоциативной грамматики" (Караулов, 1993).

Имеется в виду, что владение языком в том и состоит, что в психике носителя не "записана" отдельно лексика и отдельно — грамматика в виде правил лексической и грамматической сочетаемости, а что вся эта система функционирует совокупно. Иными словами, частота таких ассоциативных пар, как бабушка–старая, бабушка–в платке, бабушка–дедушке, бежать–быстро, бежать–по асфальту, демонстрирует актуализацию владения не только семантикой, но и грамматикой.

Вообще же такого рода сопоставления предполагают, что в среде людей, для которых русский язык является языком родной культуры, связи между поеданием каши и ложкой; кашей и маслом или молоком и т. п. являются устойчивыми и типичными.

Этот мотив использован М. А. Булгаковым в его романе "Мастер и Маргарита", когда на вопрос артиста, "что могут подбросить?", первым следует ответ из зала — ребенка, а далее артист перечисляет "типичные" для ситуации "подбросить" объекты — ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину, но никак не доллары, как уверял всех несчастный Никанор Иванович. Очевидно, что сегодня в сходном контексте этот ряд был бы совсем другим.

Из сказанного ясно, что как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии — всеми знаниями, опытом, в том числе — чувственным опытом, но при этом таким опытом, в котором мы не отдаем себе отчета. Мы ведь специально не думаем о том, что мех — пушистый, а лимон — кислый. Этот опыт у взрослого человека настолько автоматизирован, что большинство людей на слово мех и на слово лимон в АЭ дадут именно ответы пушистый и кислый. Изучая ассоциации в АЭ, мы, таким образом, апеллируем к неосознаваемому, глубинному слою нашей психики.

Общность ассоциаций фиксируют так называемые словари "ассоциативных норм". В них обычно в качестве заглавного слова даются слова–стимулы, а ответы на это слово упорядочены по частоте встречаемости. Например, в Болгарии в 1984 г. был опубликован тщательно составленный указатель болгарских ассоциативных норм (Български норми на словесни асоциации / Ред. Е. Герганов. — София, 1984). Для составления этих норм 200 болгарских слов в качестве стимулов были предъявлены на слух 1000 ии. (из них -550 женщин и 450 мужчин) разных возрастов и профессий, для которых болгарский язык был родным.

Ии. получили инструкцию в течение 5 секунд записать первое слово, которое пришло им в голову после того, как они услышали слово–стимул. Для большей надежности результаты были разбиты случайным образом на 10 выборок по 100 ии. в каждой. Из полученных 10 ассоциативных словарей и был затем составлен словарь "норм". В этом словаре даны отдельно ответы мужчин и женщин, указано общее число различных слов–ассоциаций, полученных в качестве ответов на данный стимул, а также приведены любопытные сравнительные данные по болгарскому языку и ряду других языков.

Например, в одном из приложений показано, насколько самые простые, "конкретные" слова различаются по кругу вызываемых ими ассоциаций в разных культурах. Приведем в качестве примера три самые частые ассоциации на сему "СЫР". Я говорю именно о семе, а не о слове, поскольку в разных языках "СЫР", как выясняется на материале ассоциаций, — это концепт, соответствующий разным пищевым продуктам.

Итак, русское сыр в качестве трех самых частых ассоциаций порождает ответы голландский, вкусный и желтый (оба ответа с равной частотой), а также масло. Болгарское слово сирене порождает ассоциации овче, бяло и солено (т. е. овца, белый и соленый). Очевидно, что речь идет не о сыре в русском понимании, предполагающем прежде всего твердый сыр, а о том его виде, который у нас называется словом брынза.

Действительно, в болгарской культуре брынза занимает совсем не то место, которое в русской культуре занимает сыр, а, скорее, то место, которое у нас занимает картошка или блюдо типа щей, поскольку наряду с хлебом принадлежит к основным продуктам питания.

Англ, cheese приносит свои сюрпризы — ассоциируется с крекерами, мышами и хлебом. Любопытны ответы французов: на слово fromage — самые частые ответы — blanc, gruyere и camember. В соответствии с традициями своей культуры для французов, как можно заключить из этих данных, существует не вообще "сыр", а прежде всего сорта сыра.