В новом общежитии Удалые жители в новом общежитии! Только что построено трестом Юждонстрой оно. И дом, хоть не фасонистый, выстроен по совести. Тут живут товарищи, от печей поджаристы. Страстные, вихрастые, если спор — пристрастные. Но важно, что не праздные и песни знают разные. Всюду — комсомолией время потороплено. Стенгазета «Молния» на степе прикноплена. Коек десять в комнате. Было так, вы помните? Кто уснул — не движется, а кто читает книжицу о сталеварении, как стихотворение. Кто газетой занялся, факт серьезный вычитав, а кто поет, как нанялся, песню о кирпичиках, за работой скучною над заплатой брючного… Тишина оборвана. Чем-то недовольная, входит смена полная, как команда сборная. Сели. Робы скинули. Табуреты сдвинули. — Кормят разговорами… Если ждать, то скоро мы станем черноморами с бородами длинными! — Строже брови сдвинули. — Раз бы нас поставили на вахту молодежную, да колдуны поставили крепость загороженную… — Написать бы жалобу! — Верно, не мешало бы. Власть у нас советская. Слово скажем веское, что не подкачаем мы, честью отвечаем мы… Кто-то: — Ненадежное дело молодежное… — А я, ребята, в ярости! Новички — до старости? Взять хотя Мазая бы — как он сдал экзамены! — И зря сдавал, дружки мои. Грузят и без химии! Раскраснелись спорщики, доводы их верные. Это — закоперщики легкой кавалерии: — Сталь дают не спелую, а выводов не делают. — Сводка говорит о чем? А что завод убыточен. План — процентов семьдесят. Что ж мы? Не рассердимся? Вредное явление? — Вредное явление. Пишем заявление? — Пишем заявление! Только лист колышется… Заявленье пишется. А кому? А Зайцеву в парторганизацию. Пишется уверенно тем, кому доверено. Кончили, поправили, день и год проставили, подписи поставили и на лист поставили вазочку с фигурками… Спят, прикрывшись куртками или одеялами, узкими, линялыми… Спят. Их не добудишься. Спят. Их сны о будущем. Замерли у стен шаги. Спят, пока их сменщики, ярким жаром залиты, у печи, закапанной шлаком. Они заняты перекидкой клапанов. Там — лепешка шлепнулась, выстрелила звездами. Там — длиннющим шомполом злят кипенье грозное. Там — страда тяжелая на струе, у желоба, где стальное золото в чане ходит кольцами, где немало пролито пота комсомольцами наряду со старыми сталеварами… Ничего, товарищи, ваше дело верное. В новичках до старости вам не ждать! Уверен я! Вот уже райкомовцы с тем письмом знакомятся, вслух оно читается, правильным считается, а кто с ним не считается, очень просчитается! Мастер Боровлев Цех любимый! В ночь — пучки лучей. Гул глубинный пламенных печей. В брызгах, в пене гибкая струя. Сталь — в кипенье. Нужная. Своя. С мыслью этой через двор и ров в цех нагретый входит Боровлев. Человек он крупный, пожилой, с прошлым веком бился тяжело. Век что омут страшный был для нас. Он-то помнит фирму «Провиданс». Помнит стачку между двух веков, помнит «тачку» для меньшевиков, тяжесть гайки, что зажал он сам, и свист нагайки над лицом, и шрам… И шапки в воздух — в Октябре, крича: — Дать заводу имя Ильича. Телом тяжкий, с легкою душой, вон — в фуражке, мастер над ковшом. Из парткома вышел. Говорят, что знаком он с жалобой ребят… Плохо варим. Двор еще пустой. От аварий что ни день — простой. А завод-то не бельгийский — свой. Где ж забота, где любовь, где бой? Кто ж подложит страсти в огонек? Этот, может, смуглый паренек? Присмотрись-ка, стоит предложить… А жить без риска — вроде как не жить. И у пасти с заревом по край молвит мастер: — Слушай-ка, Мазай, тут Волошин умудрился слечь. Не возьмешь ли на недельку печь? Двинешь дело — вырастет и срок. Где неделя — там и месяцок. Ты, я слышал, план придумал свой? Случай вышел — действуй, перестрой. В деле этом — нужно — помогу. Хоть советом, в общем, чем могу. Жду успеха. Будь, Макар, здоров. И из цеха вышел Боровлев. Добр, участлив, сердце — напрямик. Старший мастер, старый большевик… Крутолобый, в самой гуще дел — он особый к нам подход имел. Не обидит, но и не польстит. Брак увидит — другу не простит! — Ну, Макарка, — голоса ребят, — с первой варкой, магарыч с тебя! Улыбнулся в белых два ряда. Подтянулся. Горд, как никогда! Цех любимый! Жизнь все горячей. Гул глубинный пламенных печей! Всех вы краше, близкие мои, люди нашей трудовой семьи! |
