В эту ночь перед бедой
плохо спалось Ване с Машей.
Из простых цветастых чашек
в этом доме пили счастье
с чаем, с чистою водой.
Завсегдатай-счастье мигом
прекращало спор и плач,
порелистывалось книгой,
перекидывалось в мяч.
Даже старый стул треногий
в радость был — хоть песню пой!
Потому с такой тревогой
я веду рассказик свой.
Не смотри, товарищ, мимо,
а понять меня сумей, —
может, это ты с любимой,
может, это я с моей.
Пар кипит, гудок шипит.
В семь часов пора к заводу.
Захотелось Маше пить,
зачерпнула кружкой воду…
Горло жженьем припеклось,
белый свет пятном покрылся,
под ведром мелькнуло рыльце,
покачнулась Маша вкось…
Горло болью пробуравлено,
сердце падает, стуча…
— Ваня, Ваня, я отравлена,
позови скорей врача!..
Он хватает свою куртку,
свою кепку с косяка,
вдруг махоркою окурка
поперхнулся и зака…
и закашлялся, закашлялся,
чуть-чуть горло не порвав.
На платочке пены кашица,
рот кораллово-кровав…
— Что с тобой?
— А что с тобой?
— Все пройдет само собой!.. —
Ванин кашель слышит Маша.
Это так похоже на…
А на что — подумать страшно!
Помощь скорая нужна.
— Ты в жару!
— А ты в поту! —
— Я за доктором пойду…
Или… вместе мы поедем
на автобусе… к врачу…
Тошно… страшно… Я хочу
посмотреть энциклопедию,
ту, которая на «Чу»…
Здесь на полке книжек много —
Маяковский, Пушкин, Гоголь…
Рядом синие тома.
Том девятый я открою,
посмотрю сейчас сама…
Чудь, Чугун, Чунцин, Чума…
Признак: хрип и кашель с кровью,
колотье, упадок сил…
Ваня руки опустил,
опустилось сердце Маши,
позабыла боль и яд,
и молчат они, стоят,
будто задремавши…
Если мы к врачу поедем,
то чума за нами следом
тоже выйдет из ворот,
и чума в трамвай войдет,
и чума шмыгнет в больницу,
и начнет в чуме валиться
смертью меченный народ.
Но, чтоб смерть не перелезла
вслед за нами в каждый дом,
мы чуму ключом железным
в нашей комнате запрем.
Запирай покрепче дверь,
хорошо замок проверь!..
И идет к окошку Маша,
где в серебряном саду
ель растет и пальма машет
в ледяную высоту.
Прижимает к пальме палец,
по стеклу проводит вскользь,
чтобы пальмы расступались,
чтобы таяли насквозь.
И рукою ледяною
Маша на стекле седом
пишет: «Здесь больны чумою,
не входите в этот дом!»
Пишет буквами навыворот,
чтобы с улицы прочли.
У закрытых на замки ворот
люди разные прошли.
Прочитали, — кто в райком,
кто на санках, кто пешком,
кто — крепясь не разрыдаться,
кто без шапки, не дыша,
кто в больницу, кто в редакцию,
кто бегом в военный штаб…
Ванин лоб на наковальне —
лихорадкою нагрет.
В лоб чума вбивает Ване
добела горящий бред.
Будто он — красноармеец,
он у Гитлера в плену…
В небесах кровавый месяц.
Все похоже на войну.
Бой идет, а Ваня ранен,
штыковой в груди прокол…
Стол допроса. Протокол.
Фюрер спрашивает Ваню,
лезут усики на рот:
— Ты в какую входишь роту?
Сколько войск пришло на франт?
В общем, много ли народу?
— Знать хотите, кто да что?
Сколько нас? Народов сто!
Лишь Октябрь взовьется в Польше —
на народ на польский больше!
Дальше — верные слова —
станет с Тельманом сто два.
— Не шутить в штабной квартире,
отвечать: два-три-четыре! —
Злобен фюрера оскал,
сапогом ударил об пол:
— В ногти колышки! Да шомпол!
Где стоят твои войска?
— Наши части, — кроме шуток,
серп и молот на звезде, —
стоят в двух шагах от Всюду,
в трех минутах от Везде!
Наши части — наше счастье
от несчастья отстоят,
а сегодня — наши части
под Германией стоят.
Снова жгут его бациллы,
подбавляют в лоб огня…
Вдруг очнулся он в бессилье,
видит: Маша у окна.
Как прозрачно надпись тает,
буквы влажные растут;
лед на них не нарастает,
хлопья к ним не пристают.
Этих слов никто не смоет!
Мы стоим перед окном,
видим: «Здесь больны чумою,
не входите в этот дом!..»
Через три минуты рупор
черным басовым раструбом
загудел во все дома,
в дрожь приемника мембрана:
— Чарльз, Устинья, Марья, Анна.
Точка. В городе чума.
