Кракс покачал головой.

— Альтман, — сказал он. — Ты такой наивный.

— Помнишь Хармона? — сказал Марков. — Как ты думаешь, чем он занимался всё то время, пока был в отсеке с Обелиском? Он всё записывал, заботясь о том, чтобы никакие данные не были утеряны. А затем он унёс всё это в своём кармане. Если бы ты додумался проверить его карманы или просто оставил его умирать, то тогда бы ты мог нам помешать. Но ты не сделал этого. Ты слишком доверчив, Альтман. У нас есть всё необходимое.

— У нас также есть все исследования Гута, — сказал Стивенс. — Мы можем узнать из них, что послужило причиной поломки Обелиска и выяснить, как это исправить. Пока ты был без сознания, мы провели наши первые эксперименты по синтезу и воспроизведению ДНК существ. Герметизированные лаборатории, разнообразные устройства безопасности. Мы подошли к этому вопросу более осторожно, чем Гут, хотя, скорее всего, в его опрометчивости были виноваты галлюцинации.

— И, откровенно говоря, — сказал Кракс, — наблюдая, как ты изо всех сил пробираешься между этих существ, научило нас очень многому о том, как можно контролировать их. Мы не продвинулись бы так далеко без твоей помощи.

— Вы совершаете ужасную ошибку, — прошептал Альтман.

Он был очень уставшим. Он был беспомощным, ничего не мог поделать. Но, может быть, скоро… Всё, что ему было нужно — это восстановить свои силы. Как только он отдохнёт, он сделает всё, что сможет, только бы остановить их.

— Если вы не оставите эту затею, это будет означать конец человечества. Возможно, не сразу, но скоро.

— Это именно то, на что мы надеемся, — сказал Стивенс. — Если мы продолжим, то достигнем следующего этапа эволюции. Мы уже не будем людьми; мы будем лучше, чем люди.

— Прощай, Альтман, — сказал Марков. — Ты был достойным противником. Но в этот раз ты проиграл.

Как только все трое вышли, врач, который сопровождал их до двери вернулся и прошептал на ухо человеку в хирургической маске. Тот кивнул головой, а затем наполнил и подготовил шприц для инъекций. Он вколол его в руку Альтмана. Мир приобрёл серые тона и медленно начал исчезать.

Когда он проснулся, он всё ещё был закреплён ремнями к кровати. Он был один в маленькой комнате, что-то наподобие тюремной камеры. Он попытался вырваться из ремней, но они были крепкими.

Он заснул, он проснулся, он заснул снова. Время от времени заходила медсестра и меняла пакет раствором, висящий рядом с ним. Его голова пульсировала. Однажды, когда пришла медсестра, она достала небольшое карманное зеркальце и поднесла его так, чтобы он мог себя увидеть. Его голова была в бинтах. Он едва узнавал своё собственное лицо.

— Вот, смотрите, — сказала медсестра и указала на его макушку. — Это то место, которое вы повредили в результате несчастного случая.

— Несчастного случая? — переспросил он.

— Да, — сказала она. — Когда вы подскользнулись и упали.

— Это не был несчастный случай, — сказал он.

Она улыбнулась. — После травмы головы иногда события могут казаться искажёнными, — сказала она.

— Нет, — сказал он. — Я точно знаю, что произошло.

Её улыбка выглядела наигранной, поддельной.

— Я не должна говорить с вами, — сказала она. — Таковы правила. — Она неспешно отступила назад и вышла за дверь.

Через несколько минут дверь открылась и зашёл мужчина со шприцем для инъекций.

Когда он проснулся снова, он находился уже в другом месте, в месте, которое не просто походило на тюремную камеру, а являлось ею. Бинтов на голове уже не было, хотя опухоль и заживающая рана всё ещё оставались. Они освободили его от ремней и оставили лежать на полу. Он неуверенно поднялся на ноги, от недостатка нагрузки его мышцы ослабли.

Комната была белой, без ориентиров или иного убранства. Здесь была дверь, маленькая, в середине одной из стен. Высоко над ним, вне досягаемости находилась камера слежения. Небольшой туалет в углу, сразу возле него аппарат подачи пищи.

Он подошёл к двери и постучал в неё.

— Эй! — позвал он. — Эй! — А затем прислонился ухом к двери. Никаких звуков.

Он подождал, попытался вновь. Ничего не происходило. Потом еще раз. Всё ещё ничего.

Проходили часы, затем дни. Единственный шум, который исходил не от него самого, был глухой стук, когда из аппарата время от времени поступала пища. Для него не было никакой возможности, чтобы контролировать её поступление, ни единой кнопки для нажатия. Просто внезапно раздавался глухой стук и там появлялась еда. Тару от пищи он оставлял и она медленно заполнила одну из сторон комнаты.

Он чувствовал себя, словно он был последним человеком на земле. Ему казалось, что он сходит с ума.

Он уходил всё глубже и глубже в себя, придавал всё меньше и меньше внимания внешнему миру.

А затем начали возвращаться мёртвые, один за другим, чтобы составить ему компанию. Все люди, за смерть которых он чувствовал ответственность, сидели вокруг него, осуждали его. Здесь были Ада и Филд, Хендрикс и Хэммонд, а ещё другие, которых он не смог распознать. Был только он, его вина и мёртвые.

А затем он очнулся, чтобы обнаружить, что больше он не находится в этой комнате, что вместо этого, он сидит в кресле за большим столом. Его руки были пристёгнуты наручниками к подлокотникам кресла. Напротив него, с другой стороны стола, находились Марков и Стивенс.

— Привет, Альтман, — сказал Марков.

Сперва он не ответил. Это было странно, находиться в одной комнате с живыми людьми, почти невыносимо. Он не мог поверить, что это происходит на самом деле.

— Альтман, — сказал Стивенс. Он щёлкнул своими пальцами. — Сюда, Альтман. Сфокусируйся.

— Вас здесь нет, — сказал Альтман. — Вы галлюцинации.

— Нет, — сказал Стивенс. — Мы здесь. А даже если и не здесь, какой вред тебе будет от того, что ты поговоришь с нами?

Он прав, сказал сам себе Альтман. Какой вред от этого будет? А потом он вспомнил Хеннесси, умер от того, что слушал галлюцинации; Хендрикс, умер от того, что слушал галлюцинации; Ада, умерла от того, что слушала галлюцинации. И так далее, и далее, и далее. Его глаза наполнились слезами.

— Что с ним не так? — спросил Марков.

— Мы сломали его, — сказал Стивенс. — Я говорил тебе, что это слишком долго. Мы настоящие, Альтман. Что мы должны сделать, чтобы доказать тебе, что мы настоящие?

— Вы не можете этого доказать, — ответил Альтман.

— Да сделай что-нибудь, Стивенс, — сказал Марков. — С ним совсем не забавно в таком состоянии.

Стивенс метнулся вперёд и дал ему крепкую оплеуху, затем ещё раз. Альтман дотянулся и коснулся своей щеки.

— Ты чувствуешь это? — спросил Стивенс слегка насмешливым голосом.

Чувствовал ли он это, либо же ему только казалось, что он ощущает это — он не знал. Но он должен был сделать выбор: либо говорить с ними, либо игнорировать их.

Он пребывал в нерешительности до тех пор, пока Стивенс, или галлюцинация Стивенса, ещё раз не дал ему пощёчину.

— Ну? — спросил тот.

— Да, — ответил Альтман. — Возможно, вы настоящие.

И когда он сказал это, это было почти как, если бы они стали ещё более настоящими. Но если бы он настоял на том, что всё же они являются галлюцинациями, не могло ли тогда случиться обратного? Могли ли они в таком случае просто исчезнуть?

— Так-то лучше, — сказал Марков, в его глазах появился блеск.

— Где Кракс? — спросил Альтман.

Марков увильнул от прямого ответа.

— Кракс совершил ошибку, став расходным материалом. То, для чего мы здесь находимся, это поговорить, Альтман, о тебе.

— Обо мне?

— Мы должны были выяснить, что с тобой делать, — сказал Стивенс. — Ты причинил много неприятностей.

— Тот трюк, который ты провернул в Вашингтоне, — сказал Марков. — Это был крайне дурной тон. Я хотел прикончить тебя за это.

— И почему ты этого не сделал?