— Мы так и делаем.

— Пусть она спит с осознанием того, что находится под охраной бесстрашного и хорошо вооруженного защитника, который не только готов умереть за нее, но и в случае необходимости сможет подать сигнал тревоги для остальных мужчин.

— Ловить вампира — жуткое занятие.

— Наоборот. Для меня это вызов. Если вампир — оживший труп, то его можно уничтожить. И он должен поплатиться за тот вред, который нанес другим людям.

— Чарльз, вы смеетесь надо мной? Или действительно поверили моим словам?

— Мой друг, у меня есть правило, в котором я еще ни разу не разочаровался. Я всегда рассчитываю на худшую возможность. В данном случае мне легче действовать так, словно существование вампира уже доказано. То есть нам сейчас нужно придумать план дальнейших действий.

— Вы правы.

— Если окажется, что вампира не существует, то отлично — мы лишь вздохнем с облегчением, и все. В противном же случае мы будем готовы к приему врага и встретим его во всеоружии.

— Пусть будет так. На мой взгляд, Чарльз, вы самый рассудительный и спокойный человек среди нас — особенно в минуты опасности. Но время сейчас позднее, и я должен отдать распоряжения, чтобы вам приготовили комнату. Надеюсь, этой ночью нам уже ничего не помешает насладиться отдыхом.

— Я тоже так думаю. Но, Генри, я буду вам очень признателен, если вы разрешите мне поселиться в той комнате, где висит портрет вашего предка, который стал якобы вампиром.

— Вы хотите там спать?

— Да. Я не ищу опасности ради опасности, но мне хотелось бы занять ту спальню и посмотреть, не навестит ли меня вампир, который может иметь пристрастие к этой комнате.

— Как вам угодно, Чарльз. Вам ее приготовят. Там все осталось так, как было при Флоре. Насколько я знаю, оттуда ничего не уносили.

— Значит, вы позволите мне обосноваться там?

— Конечно.

Это решение удивило всех обитателей особняка, поскольку никто из них не смог бы, да и не посмел бы спать в зловещей комнате — пусть даже за награду. Однако у Чарльза Голланда имелись свои причины, и через полчаса он занял старинную спальную, после чего Генри Баннерворт пожелал другу спокойной ночи и, с содроганием взглянув на портрет, удалился в свои покои.

Печальные мысли. — Портрет. — Ночное происшествие.

Чарльзу Голланду, как никогда прежде, хотелось побыть одному. Его терзали гнетущие мысли. В рассказе Генри Баннерворта было слишком много странных обстоятельств, которые побуждали не только к недоверию, но и непочтительному осмеянию такого плода не совсем здорового воображения.

Однако Флора действительно находилась в возбужденном состоянии, ужасной причиной которого могло быть ночное нападение, упомянутое ее братом. Более того, в связи с этим случаем, определенно не входившим в расчеты Чарльза, его попросили забыть о светлой мечте, которую он так долго и восторженно лелеял в своем сердце.

Он и раньше знал, что ход истинной любви не столь плавен, как рисуют надежды. Но кто бы мог подумать, что препятствие возникнет по такому невероятному поводу. Ну пусть бы Флора оказалась легкомысленной девушкой и вышла замуж за какого-то соседа. Тогда бы он нашел другую симпатичную невесту, которая сумела бы сплести тенета для его израненного сердца. Безусловно, Чарльз мог бы смириться с разлукой, если бы между ним и Флорой встала смерть, аннулировав их помыслы и клятвы. Или, допустим, потеря удачи, замкнув круг роскоши, превратила бы его в бездомного нищего, и он не посмел бы впрягать в ярмо своих бед такую юную и прекрасную девушку. Или Флора, несмотря на любовь к нему, отвергла бы брачные узы, решив, что они тесны для нее. Все это было возможно, но, к счастью, не произошло.

Она по-прежнему любила его, и Голланд, даже будучи в кругу красивых женщин, которые дарили ему лукавые и нежные улыбки, не забывал о Флоре и не терял своей привязанности к этой милой английской девушке. Впрочем, его удачи хватило бы на двоих — благо, что смерть не грозила похитить то верное и благородное сердце, которое он завоевал. Но ужасное суеверие создавало между ними непроходимую бездну и говорило ему громовым и грозным голосом:

— Чарльз Голланд! Неужели ты хочешь взять в невесты вампиршу?

Эта мысль была ужасной. Чарльз ходил по темной комнате взад и вперед, пока не осознал, что звук его шагов может не только показать хозяевам, насколько он смущен, но и помешать им спать. Приняв это во внимание, он сел в кресло и на какое-то время затих.

Его взгляд перешел на сплавившуюся свечу, и он понял, как долго терзал себя рассуждениями.

Пристыженный страхом, на который указывали такие раздумия, Чарльз решил пресечь их на корню и обратил свой взор на таинственный и ныне весьма интересный портрет. Картина действительно была хорошо нарисована, хотя он не знал, насколько точно она изображала человека, который позировал художнику. Лицо на портрете казалось, живым — оно будто отвечало на ваш взгляд и следило за вами глазами, когда вы переходили с места на место. При свете свечи этот эффект был еще более пугающим, и Чарльз, осветив портрет, заинтересовался его жизнеподобным видом.

— Такого мастерства я еще не видел, — произнес он вслух. — Как странно, что этот лик незнакомого мне человека следит за мной.

Он неосознанно помогал эффекту легкими взмахами свечи. От этих движений нарисованный образ выглядел таким живым и грозным, что не каждый человек, наделенный железными нервами, мог бы выдержать его пронзительный взор.

Чарльз продолжал рассматривать портрет. Он был словно очарован им и не мог отвести глаза от картины. Его заставлял смотреть на нее не страх, а тот предполагаемый факт, что портрет, наряду с художественными достоинствами, изображал человека, который после смерти обрел другое, ужасное существование. И именно это соображение приковывало Чарльза к месту.

— Теперь я узнаю это лицо при любых обстоятельствах, — прошептал он сам себе. — Каждая его черта отложилась в моей памяти, и я не ошибусь, если встречу человека, с которого писался портрет, изображенный на этой панели.

Чарльз повернулся в сторону, и его взгляд упал на стык двух декоративных дубовых пластин. Край панели с портретом показался ему немного поцарапанным. Возросший интерес заставил его подойти к картине и внимательно осмотреть это место. Было похоже, что в недавнем прошлом панель с портретом вынимали с того места, где она теперь находилась.

Как только эта идея, пусть даже и слабо обоснованная, овладела его умом, Чарльзу захотелось доказать ее правоту или ошибочность. Пытаясь выявить незамеченные ранее детали, он подносил свечу к портрету то так, то эдак, и чем дольше Голланд занимался этим, тем больше убеждался в том, что панель недавно вынимали. Очевидно, при ее извлечении небольшой кусок древесины отломился, о чем свидетельствовали свежий скол и едва различимая трещина. Они могли появиться только при попытке удалить панель с портретом — другой причины Чарльз не находил.

Он придвинул стул к стене, поставил на него свечу и начал ощупывать картину. Первое же прикосновение убедило его, что дубовая пластина крепилась в пазах не очень плотно. Он пока не знал, как извлечь ее, но решил, что обязательно сделает это.

"Интересно, что скрывается за ней, — подумал Чарльз. — Это старинный особняк, и вне всяких сомнений он строился в те времена, когда потайные комнаты и скрытые проходы по всему дому считались обязательными".

Им овладела мысль, что он может найти за портретом какой-то тайник или скрытый коридор, хотя вряд ли кто-то стал бы размещать потайной ход на такой высоте от пола. Любопытство привело Чарльза в крайнее возбуждение. Он понимал, что не успокоится, пока не извлечет панель с портретом и не увидит того, что скрывалось за ней.

После того как картину установили на место, пазы для надежного крепления обмазали замазкой. Трещины, обнаруженные Чарльзом на ней, еще сильнее убедили его в том, что портрет недавно удаляли. Кроме того, он нашел одно место, где два небольших кусочка замазки вообще отсутствовали они, скорее всего, выпал и при извлечении панели из пазов.