— Мовис,— повторил он. Его золотистые глаза невероятно расширились, чуть-чуть выкатились из орбит и теперь подрагивали,— Так называется их столица. Она лежит выше нас и дальше к западу.

— Ты ее ясно видишь? — поинтересовалась Харамис.— Как далеко отсюда?

— Не могу сказать, знаю только, что в той стороне.— И музыкант неловко махнул рукой на закат.— Это еще что,— снова возбужденно заговорил он.— Я догадался, что виспи способны так укрыть свой город, что никакой следопыт не сможет его найти. Они спросили, кто мы, я назвал твое имя, и тогда они распахнули передо мной вид на Мовис и сообщили, что ждут тебя.

Сердце Харамис гулко застучало в груди. Она сунула руку под меховую накидку, в разрез туники, схватила священный амулет... Боже! Оно существует, это место! Они идут в верном направлении. Значит, умирающая волшебница находится в здравом рассудке. Неужели надежды сбудутся?

Она долго сидела молча, ждала, пока успокоится сердце, восстановится дыхание — с детства она не любила принимать решения в возбужденном состоянии: в этом, рассуждала она, есть что-то недостойное членов королевской семьи. Как бы то ни было, но они являются помазанниками Божьими, на них лежит огромная ответственность, а поэтому не пристало суетиться, лукавить, нарушать данное слово.

— Узун! — наконец сказала она.— Ты мне очень помог. Твое гадание дало надежду. Я верю тебе, Узун... Знаешь, иной раз меня охватывала жуть: что, если Белая Дама не более чем выжившая из ума больная ведьма, пославшая нас на верную смерть?

— До Мовиса не так близко,— ответил музыкант.— Еще много дней пути. Нелегкого пути...

— К этому я и клоню. Семена священного Цветка доведут меня. Теперь я ничего не боюсь и уверена, что виспи, живущие там, помогут мне в поисках Трехкрылого Диска.

— Мне показалось, что они очень добры,— подтвердил Узун. Он подтянул ноги к груди.— Теперь, может, все наладится.

Он зевнул и тут же, испугавшись, попросил у принцессы прощения.

Харамис рассмеялась:

— Ты прав. Я верю, что худшее позади. Вот почему приказываю тебе вернуться. Мне еще очень хочется послушать твои песни, мне слишком дорог мой маленький великий музыкант, чьи песни греют людям сердца. Я серьезно, Узун. Ты — великий музыкант, поэтому я должна о тебе позаботиться. Мне бы очень хотелось, чтобы ты написал балладу о нашем путешествии и спел ее, когда я стану королевой Рувенды.

— Хорошо,— Узун посмотрел на принцессу.— Я вернусь. Без меня ты сможешь шагать куда быстрее. Я оставляю тебя с надеждой в сердце. Надеюсь, Белая Дама не забыла распорядиться, чтобы виспи помогли тебе. Я отправлюсь на юг. Снова и снова буду пытаться разглядеть твой образ в магическом кристалле, которым — я глубоко в это верую — может быть что угодно: поверхность лужицы, чаинки в чашке, туманная дымка... Лишь бы одно сердце тянулось к другому.

— Конечно, ты очень постарайся,— горячо поддержала его Харамис. Она пощупала его ботинки и носки — они почти высохли.— Когда остановишься на ночлег,— наставительно продолжила принцесса,— сунь ботинки с носками в спальный мешок, так они быстрее высохнут. Ничего зазорного в этом нет,— уверила она старого музыканта.

Она помогла Узуну расстелить мешок, и тот свернулся в мешке, прижавшись спиной к скале. Ботинки засунул поглубже, носки положил под голову... Потом легла и Харамис.

Ночь явилась быстро, обшарила нагромождение камней, залила их чернотой, покрыла мглой дали, задернула угасающий полог неба, на котором сразу выступили звезды. Они засияли дружно, звучно, словно запели...

Или, может, запела душа Харамис? Девушка бросила взгляд на своего спутника — тот сладко посапывал, легкий парок вырывался из его широких, приплюснутых ноздрей. Харамис глубоко вздохнула, перевернулась на бок, подперла голову рукой. Рядом на земле что-то блеснуло. Принцесса насторожилась. Отражение одинокой звезды горело в маленькой лужице — вот еще один «магический кристалл»... Что, если попробовать?

Она сосредоточилась и подумала:

«Собственно, то, что сотворил Узун,— это магия или ментальное искусство, которым пользуются оддлинги для дальней мысленной связи. Что, если попытаться вызвать сестер... Вполне может быть, что их уже нет в живых, однако что-то подсказывает мне, что с ними все в порядке. Но даже если мне не удастся увидеть их через такую даль, это ни о чем не говорит. Вполне вероятно, что сама Бина поставила вокруг нас барьер, чтобы Орогастус не смог найти нас и убить. Но может, мне, чья судьба прочно связана с их судьбами, этот барьер не помеха? А вдруг это повредит им?»

Она встала на колени и осторожно, чтобы не спугнуть робкий отблеск звезды, принялась взывать в пространство. Ночь замерла, притаились выступившие из мглистой черноты камни. Девушка представила образ Кадии и страстно, сконцентрировав мысли, бросила безмолвный клич:

«Кади... Кади... Ты жива? Позволь мне увидеть твое лицо...»

И вдруг на мгновенье мелькнула на поверхности лужицы улыбка. В нос ударил запах ароматного мыла, стали видны плавающие в ванне темные сестрины волосы... И вновь пахнуло сладчайшим благовонием...

Потом все исчезло.

Харамис села, прислонилась спиной к шершавой мшистой стене. Неужели это случилось? Она же ясно видела... Это была Кади, ее улыбка, ее волосы... Она купается в ванне? Как странно! Этого быть не может! Но она же видела... Нет, спать, спать, спать! А этот опыт мы запомним. 

Принцесса Анигель проснулась от невозможности вздохнуть. Вся в холодном поту, она схватила свой амулет, и янтарная капелька с включенным внутрь цветком обожгла руку... Опять тот же сон! Засуха, стена огня, плач и скрежет зубов... Опять мольбы о спасении, бессилие и ужас, от которого заныло сердце. Чертов сон! Это просто глупо постоянно переживать один и тот же кошмар! Она же теперь знает, что означает это видение. Ей все подробно объяснили, она поняла и пообещала быть храброй, разве не так? Тогда почему этот сон преследует ее? Это нечестно!

Между тем суденышко уйзгу стремительно неслось вперед, вода торопливо плескала за бортом. Вот бы взглянуть на этих животных, которые тащат лодку. Или, может, это рыбы? Анигель вздохнула.

Суденышко заострено с обоих концов и могло плыть как вперед, так и назад. Длиной оно не превосходило лодки ниссомов и напоминало обычные плоскодонки, только было сделано не из ствола дерева коло, а связано из пучков тростника, стянутого так плотно, что внутрь не попадало ни капли воды. Кроме того, изнутри судно уйзгу было отделано какой-то необыкновенно твердой пленкой.

Все-таки риморики были, по-видимому, животными, так как время от времени на поверхности воды мелькали их покрытые мехом спины. У этих зверей ростом с человека были обтекаемые рыла, большие черные глаза и перепончатые лапы, снабженные ужасными когтями. Шкуры пегие, цвета бутылочного стекла. Высовывая голову из воды, риморики фыркали и издавали тонкий свист. Анигель решила подружиться с ними, но они зарычали и обнажили клыки. Эти существа были впряжены в суденышко посредством двойной сбруи, и двое уйзгу — их звали Лебб и Тиребб — управляли ими с помощью длинных кожаных поводьев. Останавливались каждые шесть часов, когда добирались до следующей деревни уйзгу, где меняли животных.

Вокруг расстилалась странная, блистающая земля — Золотые Топи. Третий день плыли в этом слепящем, удушающем мареве. Все вокруг, казалось, вымерло от нестерпимой жары — всего несколько раз в этом непуганом девственном краю по берегам проток промелькнули дикие животные. Но зато птиц здесь было в изобилии. Стаями проносились они над головами путешественников, причем у некоторых особей размах крыльев был более элса.

И рыбы!.. По утрам вода пенилась от бесчисленных плавников, круги нескончаемо плыли по мутной желтовато-серой реке. Анигель могла поклясться, что слышала чавканье пожиравших золотистый тростник крупных бочкообразных тварей.

Путешественники вышли в плавание перед рассветом, и сначала плоскодонка двигалась извилистым узким каналом, проложенным через совершенно непроходимые джунгли к северу от Тревисты. Это было искусственное сооружение, и петляло оно так, что очень скоро Анигель потеряла всякое представление о том, куда они плывут. На второй день видимое пространство вокруг расширилось, лес поредел, заросли камыша по закраинам мелководных застойных озер сменились какой-то неизвестной принцессе низкой и колючей травой. К середине дня вплыли в степь, ровную, высохшую от зноя, с редкими светлыми рощицами.