— Нет, не брошу. Стоило моей покойной жене, царствие ей небесное, увидеть его двадцать пять лет тому назад, и она тут же захотела поселиться в нем. Я ухлопал большую часть своих сбережений на то, чтобы его обставить. Я люблю этот коттедж.

— Значит, быть посему.

Учитель несколько успокоился.

— Почему вы сказали, что дело у меня верное?

— Если вода портит чье-то имущество, кто-то должен за это отвечать.

— Отлично.

— Но необязательно Кэрью, имейте это в виду. Возможно, это будет совет графства.

— Но это же Кэрью, и я его прижму.

— Очень хорошо. А Кэрью прижмет совет.

— Каким образом?

Адвокат неопределенно развел руками.

По дороге домой в поезде старый учитель все вспоминал этот жест. Он напомнил ему тот момент во время обедни, когда священник поворачивается к молящимся, чтобы произнести «Dominus vobiscum» [75]. Он бормотал эти слова, глядя на мокрые поля, прокатывающиеся за окном. Они то и дело приходили ему на ум и в последующие дни, когда, засиживаясь далеко за полночь, он писал письма с просьбой о содействии всем своим знакомым — включая шапочных, — которые занимали сколько-нибудь заметное положение. В эти дни, когда единственными звуками, которые достигали его ушей, были лишь шелест ивы за окном да шуршанье шин изредка проносившихся через городок автомобилей, ему начинало казаться, что его страстное желание продолжать жить в коттедже неразрывно связано с мечтой покойной жены стать его хозяйкой и что слова «Dominus vobiscum» слала ему она в ободрение. И тут он хватал новый листок бумаги и начинал строчить еще одно длинное возмущенное письмо члену парламента, священнику, епископу. Он написал даже президенту Ирландии. Ни на одно из этих писем он так и не получил ответа.

Юристы писали и того больше. Его адвокат процитировал в своем послании совету законодательный акт времен короля Иоанна о пользовании водными путями, принадлежащими короне. Адвокат совета парировал, что озеро со всеми своими речками является личной собственностью лорда Кэрью. Адвокат учителя воспользовался этим заявлением, выступая против адвокатов Кэрью. Адвокаты Кэрью ответили, что они признают ответственность своего доверителя по отношению к озеру, что же касается ручья, то, покинув пределы поместья, он сразу же становится достоянием жителей Ратвилли. Так они пререкались всю зиму.

И вот однажды в апреле в словах «Dominus vobiscum» учителю послышался совсем иной смысл. Бормоча их, он глянул в окно и увидел радугу, которая, будто выпрыгнув из его пруда и прочертив небо, уперлась другим концом в шпиль на Церковной Горке, одновременно услышал голос жены, говорившей — как она часто говаривала: «И что ты, Патрик, вечно на церковь ропщешь? Она же единственная наша заступница!» Он взял шляпу и палку и отправился вниз, в центр городка, а затем поднялся на Церковную Горку к дому настоятеля. С трудом одолел крутую лестницу. Громко отдуваясь, дернул фарфоровую ручку звонка и спросил экономку, дома ли монсеньер. Она проводила его в маленькую боковую гостиную и попросила обождать.

Стоя у окна и глядя сквозь полуопущенную соломенную штору на закопченные, крытые тростником крыши, он увидел то, чего сперва не заметил, — большой автомобиль Кэрью.

В тот же момент до него через вестибюль донеслись приглушенные голоса и чей-то смех. Он чуть приоткрыл дверь. Смеялся настоятель, негромко и учтиво. Учитель ясно представил себе изящного невысокого настоятеля, его белые волосы и розовые щечки, порхающие руки и красные блики, игравшие на облачении. Он почувствовал, как сердце толкнулось в грудную клетку. Кровь бросилась в голову. Он пересек вестибюль и распахнул дверь гостиной. Там находился лорд Кэрью, высокий, с длинным и каким-то смытым лицом, на котором бродила улыбка, напротив него, по другую сторону покрытого плюшевой скатертью стола, сидел, положив розоватую ручку на большую топографическую карту, настоятель. Учитель грохнул по столу палкой так, что разлетелись бумаги.

— Так я и знал, — прошептал старик, переводя воспаленный взгляд с одного изумленного лица на другое. — Сорок пять лет, — сказал он задыхаясь, — учил я детей в этом городе, и моя бедная жена вместе со мной. Я служил вам, — он нацелил трясущуюся палку на настоятеля, — с тех самых пор, как мальчиком прислуживал в церкви, а теперь вы плетете заговор против меня. И с кем — с аристократией!

Настоятель поднялся, всплескивая ладошками.

— Я надеялся, что церковь будет на моей стороне и на стороне моей бедной жены. Но церковь против нас! Как была и в прошлом. Против ирландских революционеров. Против повстанцев 1848 года! Против Парнелла! Против ирландского национального движения. В борьбе за республику…

Тут он рухнул на пол. Приведя учителя в чувство, они повели его, поддерживая с обеих сторон под руки, на крыльцо, помогли спуститься с лестницы и усадили в машину Кэрью. Крики увлеченных игрой детей ни на минуту не прекращались.

По дороге Кэрью вспомнил, что старик живет один, и, вместо того чтобы притормозить у домика привратника, свернул по аллее к парадному подъезду. Лакей, услышавший приближение машины, уже ждал, чтобы открыть дверцу автомобиля. К этому времени учитель окончательно пришел в себя. Он взглянул на лакея — своего бывшего ученика, некоего Тимси Туми, — сообразил, где находится, и с видом оскорбленного достоинства вылез из машины.

— Вам неплохо бы выпить рюмку коньяку, мистер Кеннеди, — сказал Кэрью и кивнул Тимси.

— Мне ничего от вас не нужно, кроме одного, — начал учитель заносчиво, — и это… — Он осекся.

Сквозь струящееся сияние, излучаемое блеснами, которыми была утыкана шапочка Кэрью, виднелась вытянутая в длину пылающая водная гладь в невысокой гранитной оправе. Она загоралась там, где ее поджигало солнце, уже садившееся между розовыми раковинами облаков и грядой пологих гор, сейчас, на холодном апрельском воздухе, отвердевших, как драгоценные камни. Ровное свечение озера нарушалось лишь в одном месте, на дальнем конце его, там, где росло несколько кипарисов, — темные отражения их плюмажей окунались в пламенеющий водоем, словно надеясь поддеть на острие еще немного света. Чуть пониже из пастей двух борющихся тритонов били вверх струи воды, скрещивались и падали с тихим плеском. Секунду-другую Кэрью следил за выражением глаз старика, за тем, как загорались в них, сменяя друг друга, изумление, восторг и ненависть.

— Да-с, мистер Кеннеди, вот оно, озеро, — причина всех зол. Насколько я понимаю, вы видите его в первый раз и, скорее всего, в последний.

Что-то в его тоне задержало внимание учителя, и он бросил на Кэрью быстрый взгляд.

— Я хочу сказать, — произнес Кэрью, и на вытянутом желтом лице его появилась кривая усмешка, — что озеро скоро осушат.

— Вы собираетесь закрыть плотину? — спросил учитель недоверчиво и снова посмотрел на воду, которая тем временем успела потемнеть и даже как будто похолодеть.

— Могу вам также сообщить, если вас это обрадует, что я продаю Кэрьюзкорт. Ордену монахинь-просветительниц. Наверное, должны хорошо преподавать. Так по крайней мере считает настоятель. Первое, что они собираются сделать, — это выпустить воду из озера. Не скажу, чтобы я был этим удивлен, потому что меня самого оно, можно сказать, в трубу выпустило.

И он стал объяснять, как плохо было озеро построено с самого начала: постоянно приходилось нанимать кого-то его опорожнять и ремонтировать дно, или бетонировать стенки, или чинить трубы, подающие воду в фонтаны, или углублять каналы, которые тянутся через весь город.

— Сестры собираются разбить сад в его котловине. Жаль, но… что поделаешь. Они не сиживали здесь, как я, летними вечерами, не смотрели на закаты.

Плеск фонтанов стал слышен отчетливей. Горы уже совсем потемнели, когда Тимси распахнул стеклянную дверь перед своим учителем.

— Сегодня ночью должно подморозить, — сказал Кэрью. — Пожалуйста, заходите. Столовой нам теперь служит холл. — Они с учителем поднялись по трем невысоким ступенькам в дом. Тимси подошел к ним с подносом. Оба взяли по рюмке.