— Ничего, — сказал он. — У беды бывает начало, да бывает и конец.

Стуча зубами о край стакана, Соня пила воду. Минаев стоял возле нее.

Обидели девушку, думал он. Теперь она рвется бежать от людей, от самой себя, бежать, неизвестно куда и зачем. Нельзя допустить этого. Здесь, в родном коллективе, скорее позабудет свои неприятности.

— Уволить-то я тебя не могу, — твердо сказал он. — Сейчас такое время горячее, квалифицированные люди нужны до зарезу. А у меня есть другое предложение: переходи-ка ты в опытную группу.

— Нет, мне нельзя, — вздохнула Соня.

— Что нельзя?

— Оставаться в цехе. На заводе.

— Что же, я не стану силой держать тебя, — мягко сказал Минаев. — Нужно будет — поедешь. Но только не теперь. Поработай еще хоть месяц. Сама понимаешь — новое оборудование осваиваем, столько дел. И особенно важно укрепить опытную группу. Кроме тебя, прямо некого поставить. Сейчас пригласим Игнатова, он тебе объяснит твои новые обязанности.

Он уже распоряжался, не дожидаясь ее согласия. Это было чуть-чуть обидно, и в то же время Соня вдруг ощутила некоторое облегчение. Если бы Минаев сразу согласился отпустить ее? Куда ей ехать? Где искать жилье, работу по специальности? Она сейчас так опустошена, так слаба, беспомощна, что вряд ли одолела бы все эти трудности.

А здесь, на заводе… Что ждет ее? Насмешки девчат? Господи, да какой же это пустяк по сравнению с тем, что случилось! Пускай посмеются, посудачат. Разве в этом дело?

— Хорошо, я пойду в опытную группу, — сказала Соня.

А Минаев и не ждал ее согласия, он уже сам все решил и был уверен, что поступает правильно.

Так Соня оказалась в опытной группе.

Эта работа неожиданно понравилась ей. Она даже гордилась тем, что прокладывает первые тропки в технологии новых деталей.

Выбирать форму литника и порядок расположения на нем деталей должен был Толя Игнатов, а Соне надлежало по его указаниям аккуратно и точно изготовлять агрегаты. Вначале она так и делала, но частые неудачи заставляли Соню задумываться, искать причины брака. Скоро она отважилась кое-что посоветовать Игнатову. «Ну хорошо, делай по-своему, посмотрим», — снисходительно согласился Толя, досадуя на то, что простая работница порой находит более разумные решения, чем он. Но сам Игнатов долго думать не любил. Он считал себя талантливым инженером, а талант, по его мнению, — это внезапное озарение, а не мучительные поиски. Толя мирился с проявлением Сониной инициативы, лишь бы не делать из этого никаких хлопот для себя лично.

Не отличавшаяся и раньше большой разговорчивостью, Соня была теперь особенно молчалива. Ничто не отвлекало ее, когда, сидя с парафином в одной руке и инструментом в другой, она осторожно снимала с бесформенного куска тоненькую стружку. Это занятие требовало почти такой же точности и сосредоточенности, как работа хирурга, и даже инструмент назывался скальпелем.

Иногда, если форма агрегата была уже продумана и выбрана, Соня работала почти машинально, одними руками, и мысль ее была свободна. Тогда она думала о себе. Думы были невеселые, но все-таки воспоминания не причиняли ей теперь таких страданий, как в первые дни.

Как странно переплелось у нее личное с работой в цехе! Когда вернулся Вадим, она работала на формовке. Воспоминания об этом времени были спокойные, светлые, будто окутанные легкой дымкой сожаления, но Соня поспешно гасила их. Она не хотела задумываться над тем, должна или не должна была отвергать Вадима.

На модельном участке Соня вспоминала себя взволнованной, энергичной, принаряженной. Быстры и ловки были движения ее рук, и, будто в такт им, бурно сменялись чувства.

И вот, наконец, она здесь. У нее увлекательная и тонкая работа, требующая точности, аккуратности. Уставшая от всех своих волнений, Соня как будто довольна обретенным покоем. На этой работе спешить нельзя. Соня тщательно отделывает замысловатые парафиновые агрегаты — она никуда не торопится, ее никто не ждет. Правда, она живет по-прежнему у тети Ани, но они теперь совсем, совсем чужие. И как только Соня подыщет комнату, она уйдет.

— Вадим, ты сегодня куда? — спросил Андрей, когда они, окончив смену, мылись в душе.

— Поужинать в столовую.

— И все?

— Как будто все. Читать буду.

— Читать можно вечером. И в столовую тоже не срочно. А сейчас пойдем со мной. Важное дело.

— Очень важное?

— Необыкновенно. Вся моя жизнь от него зависит.

— Ну, а точнее?

— Потом.

Дело, и правда, оказалось серьезное. С необычно гордым видом Андрей признался Вадиму, что едет в Сибирь. Многие заводские парни и девушки подали заявления в райком комсомола с просьбой послать их на новые стройки. И Андрей тоже.

Спешил же он теперь в библиотеку. И не в одну, а во все ближайшие. В заводскую, в районную, в центральную. В каждой настойчиво и дотошно искал книги о Сибири. Вадим помогал ему сначала искать, а потом тащить.

В общежитии теперь не стало покоя. До двух часов ночи Андрей не давал гасить свет, шелестел страницами. Отыскав что-нибудь особенно интересное, громко читал вслух, так, чтобы ребята проснулись. Не достигнув цели, Андрей вставал, с книжкой шел к кровати Вадима, тряс его за плечо.

— Вадим, ты только послушай…

Тот с трудом расклеивал веки. Андрей стоял возле кровати босиком, в одних трусах и вдохновенно читал:

«Местами у обрыва чернеет густой сосновый бор. Иногда, особенно весной или летом, после сильных дождей, вода подмывает берег, и большие куски высокого яра вместе с деревьями отрываются и падают вниз…»

Вадим слушает хмуро. Подумаешь, чудо. Деревья падают в реку. Бывает. Одни падают, другие стоят.

«…потерявши всю хвою и ветки, голые и намокшие стволы доплывают до устья реки, где иной год накапливается их очень много».

— Послушай, Андрей, а ты бы не мог прочесть мне всю эту географию утром?

— Обь. Ты понял, это Обь! Ты был на Амуре — там так же?

— Так же. Два берега, между ними вода.

Андрей недовольно фыркнул.

— Засоня несчастная. Не можешь по-человечески поговорить.

Андрей несколько мгновений стоял в раздумье. По-доброму надо было бы уйти на свою постель, но ужасно хотелось поговорить. Андрей приподымал Вадимово одеяло, тихонько толкал друга коленкой.

— Ну-ка, подвинься.

— Выключи сначала свет, — хмуро командовал Вадим.

А потом они вполголоса говорили и говорили. У Вадима пропадал сон, и он рассказывал о дальневосточных кедрах, о пахучих ярких цветах, какие здесь растут только в садах, о том, как удил в Шилке рыбу, о своих товарищах-дальневосточниках.

— Я, знаешь что, — мечтал Андрей, — я летом во время отпуска куплю лодку и поплыву по Оби. Кого-нибудь подговорю еще, и поплывем вдвоем. От истока до самого моря. И на Байкале побываю. Про Байкал у меня тоже книга есть. Ух, необыкновенная красота!

— Байкал далеко от Кузбасса.

— Не шесть же тысяч километров, как отсюда. Доеду на поезде. Все увижу своими глазами. Еще оленей хочу посмотреть. Не в зоопарке, а в тайге.

Они засыпали, когда начинало светать. Андрею снилась Сибирь. А утром он снова говорил о ней.

…Андрей сидит на подоконнике, держа в руках газету, из которой он только что прочел Вадиму, Сашке и Карасику очерк «Сибирь зовет отважных». Под окном общежития несколько старых берез дремотно опустили истомленные зноем ветви. Со второго этажа виден город — множество крыш вперемешку с деревьями. Вдалеке город переходит в зеленые холмы, которые тянутся до самого бледно-голубого неба.

— Я вам удивляюсь. Что интересного — оставаться навсегда в знакомом, обжитом месте? Все и всех уже знаешь, каждый день похож на другой. То ли дело — дальние дороги, дальние края, — с пафосом восклицает Андрей. — И стройка! Приходишь на голое место, на пустырь и — кирпич по кирпичу — здесь гидростанция, там завод, тут просто дом. Здорово, а?

— Чудак-человек, — отзывается Сашка, встряхивая курчавой головой и тихонько перебирая струны гитары. — Здесь разве нельзя строить? Поработал бы на строительстве, получил бы комнату, женился.