— Вера, иди ужинать.

Она поднимает на Костю отсутствующие, затуманенные усталостью глаза.

— Что?

— Ужинать, говорю, иди.

Вера послушно переходит к обеденному столу, вяло жует Костину стряпню, по-прежнему размышляя о чем-то.

— О, людская неблагодарность! — с нарочитым возмущением восклицает Костя. — Хоть бы похвалила.

— Кого?

— Да меня, меня, профессорша! Ведь два часа у плиты жарился.

— Это просто колдовство какое-то, — говорит Вера опять о своем.

Костя становится серьезным.

— Что-нибудь нащупывается все-таки?

Вера вздыхает.

— Нет.

— Ты напрасно одна бьешься. Посоветовалась бы с кем-нибудь, хоть с Тамарой.

— Не знаешь, так не говори, — грубо перебивает Вера. — Тамара до полуночи сидит в лаборатории.

— На меня-то зачем орать, я же не виноват в ваших неполадках, — повысил голос Костя и тут же пожалел об этом. — Совсем ты себя замучила, — добавил он миролюбиво. — Тебе надо отдохнуть. Сегодня властью строгого супруга запрещаю тебе заниматься. Давай лучше послушаем музыку.

Он включил приемник, отыскал в эфире концерт.

— Ты слышишь? Верка, ты слышишь? Пятая соната Бетховена.

Вера очень любила пятую сонату. Постепенно она поддалась обаянию музыки. Производственные заботы отступили куда-то, притаились в глубине сознания. Невидимый пианист властно уводил Веру в удивительный мир звуков, то нежных и робких, как девичьи грезы, то бурных, зовущих к борьбе и сулящих победу.

Костя бесшумно унес посуду в кухню, потом вернулся, присел рядом с женой на диван. Он не мог с такой увлеченностью слушать музыку. До встречи с Верой он вообще не признавал серьезной музыки. «Опять завели симфонию», — ворчал Костя, относя к «симфониям» довольно много музыкальных жанров. Теперь он стал куда музыкальнее, даже узнает многие произведения. И все-таки он больше наблюдает за женой, чем слушает.

Как меняется лицо Веры! Разглаживаются неглубокие морщинки, исчезают недавнее напряжение и тревога. Нежнее становится цвет матово-бледных щек. Завороженно светятся из-под длинных ресниц глаза. Удивительная устремленность к чему-то высокому, светлому чудится Косте в знакомых чертах.

Резкий звонок непрошенно врывается в поток музыки. Костя идет открывать и возвращается с Тамарой Логиновой.

— Ой, Вера, что случилось, — возбужденно начинает Тамара.

— Садись, послушай…

— Нет, ты не представляешь, что случилось!

Вера выключила приемник. Как можно слушать Бетховена и говорить о чем-то? Или мыть посуду под Моцартовский «Реквием?» Это кощунство, казалось ей. Музыке надо отдаваться всей душой, или не слушать вовсе.

— Вера, милая, ты только послушай. Помнишь тот раствор, ну, у дверей, в бутыли, совсем створоженный, мы решили его вылить? Вот. А я… честное слово, сама не знаю, как это… просто хотела попытаться, без всякой там теории. Взяла и плеснула соляной кислоты. Немножко сначала. И вдруг он посветлел. Честное слово! Тогда я еще. И лила так по капельке, пока он не стал совсем нормальным. Побежала к тебе. Никак не могла утерпеть. Минаев уже ушел, некому сказать, я и побежала… Что-то там, в этих инструкциях, напутано.

— Но ведь один случай ничего не доказывает. И потом ты лила кислоту без расчета. Не можем же мы готовить раствор наугад.

Тамара вздохнула — и оттого, что ее не понимают, и просто от наплыва обуревавших ее мыслей.

— Хочешь чаю? — спросил Костя.

— Еще как! — сказала Тамара. — Черного бы хлеба с маслом. Есть?

— Есть, — засмеялся Костя.

— Совсем не в этом дело, — обернулась Тамара к Вере. — Как ты не понимаешь! Один раз я угадала, как исправить раствор. Теперь десять раз ошибусь. Но если сделать тысячу опытов, то сколько-то раз получится! А мы все будем записывать. Понимаешь? Не верю я в эти инструкции, раз они подводят. Если авария, — разве люди ждут каких-то указаний сверху? Нет ведь! А мы только в книжки смотрим, как будто там все про все написано.

— Молодец, Тамара, — одобрил Костя. — Садись за стол, вот тебе хлеб с маслом, чай сейчас вскипит.

— А вы?

— И мы попьем.

— Я так переживаю все время, — пожаловалась Тамара. — Училась, училась, в школе всегда по химии пятерки, и в техническом училище меня хвалили, сколько тетрадей исписала формулами, а тут первая трудность, и ничего поделать не могу. Вот тебе и химик! Но теперь я не отступлю, ни за что не отступлю!

— Еще кто знает, какой тот раствор окажется, — осторожно заметила Вера. — По виду судить нельзя.

— Не в этом же дело, — с досадой повторила Тамара.

— Я понимаю, — суховато отозвалась Вера. — В главном ты права.

«Неужели завидует? — удивленно подумал Костя. — Вот уж не подозревал за Верой такого. Разве важно, кто первым предложил?»

Потом, наедине, он высказал жене эти соображения. Вера рассердилась.

— Нисколько я не завидую, глупости тебе мерещатся.

Костя не продолжал спора. Но в душе не согласился с Верой. Если мерещатся, значит, что-то есть.

Утром в лабораторию зашел Минаев.

— Прислали ответ из научно-исследовательского института, — сообщил он. — Рекомендуют точно придерживаться указанных в инструкции соотношений.

— А я не придерживаюсь, — задорно проговорила Тамара.

Она рассказала начальнику цеха о вчерашнем опыте. Минаев заинтересовался, взболтнул раствор, прищурившись, долго разглядывал, даже понюхал.

— Вы на вкус попробуйте, Иван Васильевич, — посоветовала Вера.

— Что ж, налейте стопочку, если ручаетесь за качество. А как он поведет себя на обмазке?

— Будем пробовать, — сказала Вера.

Проверка раствора требовала времени. Во-первых, раствор, прежде чем пойти в работу, должен выстояться. Потом произведут первую обмазку, причем не всякий брак обнаруживается сразу. Иногда обмазка кажется вполне доброкачественной, нормально сохнет, но стоит после просушки окунуть в нее агрегат, чтобы наложить второй слой, как тонкая, кирпичного цвета корочка начинает лопаться и отскакивать. А бывали случаи, что брак обнаруживался еще позже — хорошая по всем признакам керамика во время заливки не выдерживала напора металла и разрушалась.

Однако на этот раз опыт оказался до конца удачным. Створоженный и возвращенный к жизни раствор оправдал себя: брака не было ни на одном этапе.

Тамара напрасно старалась скрыть свою радость. Что ни говорите, — удача. Когда к тебе приходит удача, больше веришь в себя.

«Я завидую? — мысленно спорила Вера с Костей. — Я ничуть не завидую, наоборот». Но в глубине души знала: была такая слабость. И, подавляя эту слабость, она горячо поддерживала перед Минаевым предложение Тамары о том, чтобы поставить серию опытов.

— Но ведь раньше у нас не было такого массового брака, — задумчиво сказал Минаев.

— Потому что прежде мы получали этил-силикат небольшими партиями, — объяснила Тамара. — Попадется такой, который резко отличается от предусмотренного в инструкции, — идет брак. Кончился этот состав, пришлют хороший — и брак прекращается. Химия любит точность.

— Может быть, может быть. Сама додумалась?

Тамара покраснела.

— Сама.

— Та-ак. Значит, хотите составлять новую инструкцию?

— А что ж? — вмешалась Вера. — Только вот лаборатория у нас очень бедная, как с анализами быть?

— В центральной заводской лаборатории любой анализ сделают.

…Внешне почти ничего не изменилось. Так же готовила Тамара растворы, так же получались они то удачными, то неудачными. Но теперь ей иногда удавалось исправить плохой раствор, меняя соотношение составных частей.

По нескольку раз в день бегала Тамара в центральную лабораторию — то носила на анализ этил-силикат или готовый раствор, то узнавала результаты. Часто наведывалась к ней инженер-химик Анна Александровна. Это она научила Тамару записывать результаты опытов в толстую клеенчатую тетрадь, посоветовала сделать кривую.

Дня не хватало, и вечерами Тамара и Вера оставались в цехе, а вместе с ними Минаев. Он был нетерпелив, во все вмешивался, наизусть знал все цифры из толстой клеенчатой тетради, сам чертил кривую, подходил к обмазчицам, наблюдал, как ведет себя приготовленный ими раствор, следил за временем просушки формы.