Звуки в квартире — гудение стиральной машины, бульканье водопровода — казались неестественно громкими.

— В нашей постели?

— Мне очень жаль.

— Жаль постели или того, что ты делал в ней?

Уилл вздрогнул.

— Я не заслуживаю этого. — последовало долгое-долгое молчание. — Я выпил слишком много виски, — сказал он. — Я не знаю, почему. Неужели я… я не понимаю.

Раздался щелчок. Выключился бойлер, и я словно ощутила, как во мне… выключилось абсолютное, безоговорочное доверие к Уиллу и ко всему, что он делает.

Я чувствовала себя такой глупой, такой наивной, такой беззащитной.

— Уилл, — прошептала я. — Неужели ты устал от меня? Мы были женаты так недолго.

— Это ни на что не было похоже, Фанни. Я не могу объяснить. У меня нет оправданий, но странным образом, здесь не было ничего, что могло бы помешать мне любить тебя, Фанни.

— Как мы можем продолжать после этого?

Он уронил голову на руки.

— Пожалуйста, не говори так.

— А что я должна говорить? Что бы сказал ты, если бы так поступила я?

— Не знаю, — сказал Уилл. — Я просто не знаю, я был бы в отчаянии.

— Да? — я осторожно подвинулась в кресле, каждое движение причиняло мне боль. — Может быть, все было бы иначе, если бы мы были женаты давно.

— Нет, не в этом дело, — пробормотал он.

— Все так просто, — горечь наполнила рот. — Я уехала с нашей дочерью, и ты воспользовался возможностью поразвлечься.

Я встала, вошла в спальню и посмотрела на убранную кровать. Она слишком откровенно напомнила мне обо всем произошедшем, так что я прошла в ванную, присела на край и задумалась. Я посмотрела на незнакомое лицо в зеркале.

Потом я вернулась к Уиллу. Он сидел на подлокотнике дивана, все еще пепельно-серый, неуверенно глядя перед собой. Наши глаза встретились. Я заговорила первой.

— Я уезжаю, — сказала я. — Вернусь к Хлое, и дам тебе знать, когда я решу, что делать.

Я не была ни глупенькой ни невинной. Я знала о сексе. Я знала, что провалы случаются, но люди выживают. Мир состоял из искушений, и Лиз была одним из них. Я представила ее, деловито и торопливо шагающую по коридорам Вестминстера. Я видела, как она делает звонки и назначает встречи — умная и организованная, вишенка на торте.

Может быть, объяснение существовало. Близость, как результат интенсивной, бок о бок, работы с Уиллом в его квартире. Опьяняющая и доступная близость.

Быть может, это было естественно в атмосфере Вестминстера? Я почти убедила себя, что если бы работала в этих джунглях большой политики, то тоже могла очароваться змеем и отведать запретного плода.

Но именно Уилл предал мою веру.

Возможно, если бы мы поговорили, он смог бы объяснить, почему принес грязь в постель, где лежали его жена и ребенок. Почему предпочел нам потребность в коротком забытьи.

Может быть, родив ребенка, я пережила смерть прежних отношений, и эта перемена была резкой и болезненной. Я могла бы понять его, если выбор мякоти яблока предполагал момент сладости и забвения. С другой стороны, не должно ли умереть что-то старое, чтобы родилось нечто новое? Если это так, то мы должны были разделить наши страхи, потому что я слишком явно ощущала их угрожающее присутствие.

На следующее утро я проснулась в нашей пустой постели в Ставингтоне.

Что мне делать?

Найти убежище в материнстве. Найти спасение в уборке дома. С этого я хотела бы начать. Накормить Хлою завтраком. Отопление? Я отрегулировала его. Утренняя почта требовала сортировки. Заботы будней текли по камням в омутах и плыли над коварными мелями. Боясь утонуть, я ухватилась за привычную рутину.

Так или иначе, утро миновало. Выполнив поставленные задачи, я подхватила Хлою из кроватки, и мы затеяли возню в спальне, она кричала от восторга и смотрела на меня. Я видела свой новый образ, отраженный в этих огромных невинных глазах: большая сильная женщина, ее защитница и опора.

Она подскакивала вверх и вниз, упираясь руками в мою грудь, и наконец, без предупреждения, выплюнула весь свой обед; потом немного поплакала, и я отнесла дочку в ванную.

Далее следовала старая желтая утка, брызги, песня о глубоком синем море и глупая игра в «видишь-не видишь» с полотенцем.

Возможно, мое настроение отразилось на ней, потому что вымытая и переодетая Хлоя превратилась из маленькой счастливой госпожи в настойчивого тирана, требовавшего новых объятий и полной покорности. Она заплакала, когда я положила ее в кроватку, и тонкий пронзительный вопль преследовал меня на лестнице.

Я окинула взглядом кухню в поисках следующей задачи, и подошла к гладильной доске, заваленной ворохом детских вещей.

Горячее железо и пар помогли быстро привести в порядок смятую одежду. Если бы я могла так же легко и просто вернуть гладкость своей жизни. Если бы чистые белые распашонки и розовые колготки вернули мне нетерпеливое ожидание семейного вечера. Если бы я могла отстирать с моих простыней след чужой женщины.

Нет, я не могла.

Я услышала стук ключа в двери.

— Привет. — на кухне появилась Мэг. — она выглядела довольной и румяной в своей замшевой куртке и черных брюках. — Почему ты вернулась вчера вечером?

— Не было причин задерживаться.

— Ты мне не доверяешь?

Я поставила утюг в держатель и выключила его.

— Мне хотелось покоя, только и всего.

— Фанни! Ты совсем скисла. — она остро посмотрела на меня и расстегнула куртку. — У нас у всех бывают тяжелые дни. — она повесила куртку на спинку стула, и мне захотелось крикнуть: — Убери ее. — она выдвинула из-под стола еще один стул и упала на него. — Ты можешь все рассказать мне.

— Уйди, Мэг, — я впервые говорила с ней таким образом.

К ее чести, она не обиделась.

— Ты поссорилась с дорогим братцем? Любимый муж разочаровал тебя? — она оперлась локтями о стол и положила подбородок на ладони. — Ты можешь рассчитывать на мое сочувствие. Всегда. — ее глаза следили за мной, пока я складывала выглаженные вещи, двигалась, дышала. — Знаешь, это того не стоит, — она произнесла свой комментарий в полной тишине, — уж поверь мне. — Ее ирония имела тонизирующее действие, и я ощутила то противоречие между любовью и ненавистью, о котором говорила Мэг. — Ты не можешь доверять никому, — сказала она. — Даже себе. Особенно себе.

Мэг была права. Я мало что могла сказать ей, но, жалея себя, я могла пожалеть и других. Несмотря на собственную боль, мое сердце болело так же и за нее. Я взяла корзину с чистой одеждой.

— Я сделаю кофе, а затем продолжу заниматься делами.

Мэг наклонила голову.

— Хлоя плачет. Я пойду проверю ее. Посмотрю, что она хочет. Кстати, я разобрала шкаф с ее вещами. Я заметила на днях…

Меня пронзила внезапная ярость. Я открыла рот, чтобы сказать: «Не лезь не в свои дела», но нервное истощение взяло верх. Я ответила:

— Да, сходи к Хлое.

Я стояла спиной к двери, когда Мэг вернулась.

— Фанни, кажется, Хлое плохо. — ее голос изменился. — У нее жар.

Я повернулась на каблуках и понеслась вверх по лестнице, прыгая через две ступени. Хлоя пылала, ее щеки горели. Когда я взяла ее на руки, ее голова бессильно повисла.

— Едем в больницу, я буду держать ее, — приказала Мэг. — Сейчас. Я позвоню Уиллу.

Мы стояли над детской кроваткой в больничной палате. Меня била дрожь, настолько слабой и больной выглядела моя девочка.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — голос Мэг звучал более или менее спокойно, — обо всяких страшных вещах. Но она будет в порядке. Врач сказал, что они просто хотят понаблюдать за ней эту ночь. У нее инфекция нижних дыхательных путей и расстройство кишечника, вот и все. Они ее контролируют. Все, что ты должна сделать, это взять себя в руки.

Я ухватилась за руку Мэг, словно за спасательный круг.

— Я не могу.

— Можешь, — сказала она.

Медсестры дали мне губку и показали, где можно набрать воды, чтобы обтирать Хлою. Они проверяли пульс, писали свои заметки и компетентно отвечали на вопросы. Мэг была права, но я всю ночь просидела у детской кроватки, неотрывно гладя в лицо моей дочери, не смея отвести глаза.