— Я люблю вас, миссис Сэвидж. — каждый раз Уилл произносил эти слова с таким видом, словно считал их самым важным, восхитительным и необыкновенным открытием.

Я отвернулась и посмотрела на реку. Я не знала, будет ли мне когда-нибудь еще так хорошо. Но я точно знала, что наш брак был самым моим правильным решением. Эта абсолютная вера заставляла меня чувствовать себя одновременно старой и мудрой, молодой и трепетной.

— Ты не думал о нашей поездке в Валь-дель-Фиертино, чтобы посмотреть, откуда родом моя семья?

Он погасил сигарету.

— Я ничего бы не хотел больше. — его глаза на мгновение затуманились. — У меня не было семьи, кроме Мэг и Саши. — он оживился. — Я с нетерпением жду знакомства с твоей.

Я расслышала отголоски его старой боли.

— Хочешь рассказать мне?

Он закурил вторую сигарету.

— Мои бабушка и дедушка были слишком стары и слишком сбиты с толку тем, что произошло, чтобы контролировать ситуацию. Они винили себя за то, что разрешили матери выйти замуж за отца, и еще больше винили себя за то, что она начала пить. Я рад, что они так ничего и не узнали о Мэг.

Это была опасная территория, еще не изученная мной.

— Когда это началось с Мэг?

— Не знаю. Она держала все в секрете. От нее никогда не пахло. Я ничего не подозревал. Вероятно, это не было проблемой, пока она не вышла замуж за Роба. Просто один бокал в конце дня. Но я был занят своими делами, школой, экзаменами, стремлением жить самостоятельно. Мне сейчас стыдно, но я почти не думал о Мэг. А она оставалась одна. Гораздо позже я понял, сколько она сделала для меня, и что я сделал с ней.

Я помню… что именно? Легкий толчок беспокойства? Мимолетную тень, затуманившую яркость дня? Бокалы на столе, солнце на белых камнях, голос реки… мы вместе… мы счастливы, и все же?

— Уилл, — у меня перехватило дыхание. — Мы никогда не должны превратиться в Ма и Па Кеттль.[7]

Он усмехнулся.

— Разве мы на них похожи? — его глаза сузились. — Я подумал…

— О чем?

— О возвращении в отель, прямо сейчас.

Но когда мы добрались до отеля, его ждало сообщение. Прочитав его, Уилл обнял меня и взволнованно сказал:

— Миссис Сэвидж, мы должны собираться. Выборы назначены на четырнадцатое июля и у нас не осталось времени. Ни дня, ни минуты. Если мы поедем прямо сейчас, мы будем дома к полуночи.

Я посмотрела на пачку неотправленных открыток на столе у окна. Чистые открытки с изображением тихих французских деревень и сонных французских рек.

— Я даже не надписала ни одной, — сказала я.

Он схватил их.

— Ты сможешь написать в машине.

Я опустилась на кровать. Я думала, что тщательно подготовилась к такой ситуации. Я знала, что брак с Уиллом потребует от меня подобных жертв. Но разочарование лишило меня дара речи.

Он заметил мое несчастное лицо, и на его лице появилась тревога.

— Фанни… Я понимаю, что это так неожиданно, но это означает, что все… То есть, для меня, я хочу сказать… мы так долго работали ради этого момента. Ты меня понимаешь?

Он смотрел так твердо, так решительно, так серьезно, что я не могла протестовать. Как я могла поднимать шум из-за такого важного события в жизни Уилла? Когда мы все обсудили перед медовым месяцем? Все было неважно по сравнению с решимостью Уилла разрешить проблемы нации.

— Предлагаю сделку, — сказал он. — Я обещаю, что, как только сможем, мы уедем на второй медовый месяц.

Больше всего на свете я хотела, чтобы Уилл был счастлив. Я протянула руку и согласилась:

— Идет.

В последнюю минуту в отеле я села и написала на одной из открыток: «Дорогая Фанни, ты замечательно проводишь время. Мысленно с тобой. С любовью, Фанни». В вестибюле я купила у консьержа марку и бросила открытку в почтовый ящик.

По дороге на север Уилл отчаянно крутил ручку приемника. Один раз он остановился на станции техобслуживания и связался по телефону с Манночи. Я наблюдала за ним из машину. Он положил свободную руку на стекло и прижался к нему лбом, оставляя мутный след. Потом он убрал руку и положил ее на живот.

Этот болезненный жест невыразимо тронул меня; я была потрясена, тем, насколько драгоценен стал для меня Уилл, как важно было, чтобы он добился всего, чего желал.

Мэг словно особой милости просила разрешения отвезти Хлою в школу в день выпускного экзамена. Хлоя ворвалась в кухню.

— Мама? — она была бледна, и дрожала то ли от страха, то ли от возбуждения.

Я крепко прижала ее к себе. Потом я повела ее наверх, заставила принять ванну и выпить кружку чая.

С розовым от пара лицом она погрузилась в воду.

— Моя дорогая мамочка. — она молчала почти минуту. — Я ничего не могу делать. Я не могу двигаться. Я не могу думать.

Было слишком холодно для конца июня, и я положила полотенце греться на радиатор отопления.

— Давай вымоем волосы?

Форма головы была такой знакомой, такой любимой. Шампунь склеил волосы в длинные пряди. Я очень осторожно потерла и промыла их, оберегая глаза от пены.

— Сегодня начинается моя жизнь, мама, — сказала она, когда я вытирала ее полотенцем, как в детстве, когда она была маленькой, мягкой и слабой. — Какой она будет?

Через несколько дней, проснувшись рано утром и не открывая глаз, я протянула руку вперед. Если бы Уилл лежал рядом, я коснулась бы теплой спины или твердого плеча. Этим ранним утром я пообещала себе: надо быть добрее друг к другу, чем я все чаще пренебрегала в последнее время. Сегодня его половина кровати казалась особенно пустой и холодной.

Я встала, натянула джинсы и футболку, отдернула шторы и посмотрела, как летний день просыпается для жизни. Прошла секунда или две, прежде чем я заметила две фигуры, спускающиеся по дороге. Они двигались медленно, задумчиво, словно связанные друг с другом.

Хлоя остановилась около лаврового дерева, и я видела, что в ней не осталось ничего детского. Саша наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Она ответила, повернулась к нему и обвила руками его шею. Саша откинул голову и рассмеялся. Я очень давно не слышала, чтобы он так смеялся.

Осознав, что я шпионю, я отступила от окна.

Когда я варила кофе, в кухню заглянула Хлоя.

— Что ты здесь делаешь так рано, мама? — она фыркнула. — Кофе? Великолепно. Можно мне сесть?

— Вы гуляли всю ночь? Вы что-нибудь ели?

Хлоя покачала головой, ее длинные волосы рассыпались по плечам.

— Ты всегда задаешь одни и те же вопросы, мама.

— Конечно, мы бодрствовали всю ночь. — Саша, который вошел вслед за ней, достал из шкафа чашки. — Ничего страшного. — он улыбнулся мне, дразня. — Разве ты не помнишь?

— Смутно, — ответила я кислым тоном. — Как клуб?

Глаза Хлои и Саши встретились, у них был общий секрет.

— Блестяще. — голос Хлои звучал выше, чем обычно.

Я достала хлеб и сунула в тостер два ломтика.

— Я надеюсь, вы не наделали… глупостей.

В глазах Хлои вспыхнуло предупреждение. Дальше ни шагу.

— Да… — Саша расстегнул куртку и пристроил ее на спинку стула. — Клуб неплохой. Мы с ребятами могли бы дать там концерт, просто чтобы помочь.

Саша так старался не показать, как отчаянно они нуждаются в выступлениях. Он никогда бы не признал, что за два года погони за славой и успехом не поднялся над землей ни на дюйм.

Хлоя сгорбилась над своим кофе. На щеках алел легкий румянец, а на губах играла улыбка. Она выглядела счастливой и беззаботной.

Тост застрял в тостере, я вытащила его, рассыпав по полу фейерверк крошек, и положила перед ней.

— Возьми тосканский мед.

— А что случилось с английским медом? — она взмахнула невероятно длинными ресницами. — И всем английским вообще, если на то пошло. Итальянская паста, итальянская ветчина, итальянское то да се. — она снова захлопала ресницами, и Саша, казалось, пришел в восторг. — Мама, ты должна наконец поехать туда в этом году.