— Как вы видите роль современной жены политика?

— Я только вхожу в эту роль, — ответила я. Мое возбуждение исчезло во внезапной тишине, кости почти истаяли от усталости, а картины моих бессонных ночей встали перед глазами.

— Значит, не традиционной помощницей?

— Не все мужья стремятся использовать жен ради собственной карьеры.

— Могли бы вы голосовать иначе, чем ваш муж?

— Если бы я чувствовала свою правоту.

Она посмотрела с особым сочувствием.

— Учитывая, что политические браки по известным причинам подвергаются особым опасностям, думаете ли вы, что сможете сочетать материнство с карьерой.

Предположение об обреченности нашего брака вызвало во мне негодование.

— Я не готова ответить на ваш вопрос, — сказала я. — Как видите, моя дочь еще очень мала.

С этой минуты интервью захромало.

Статья была опубликована через два дня. Заголовок гласил: «Современная и независимая жена депутата будет голосовать против мужа». Текст был не менее категоричен: «Фанни Сэвидж является женой нового поколения: умная современная женщина с успешной карьерой. Если она почувствует свою правоту, она будет голосовать за оппозицию».

Перл Верикер позвонила, когда я кормила Хлою в постели, и зачитала статью по телефону.

— Это было глупо, Фанни. Это почти измена.

С неприятным чувством я поняла, что требования Перл были жестче, чем я думала.

— Перл, я имею право на собственное мнение, и это совсем не измена.

Но здесь, как и в вопросе о колготках, не было места компромиссу. В конце концов, я передала трубку Уиллу и слушала, как он спокойно и вежливо отвечает Перл.

В этих разбирательствах была виновата я. Это понимала я сама, и это знал Уилл. Он откинулся на подушку.

— Мы так подробно обсуждали это, — сказал он.

Я потерла руками глаза.

— Она задела меня за живое.

Уилл вскочил с постели, сорвал с себя футболку, в которой спал и швырнул ее на пол.

— Об этом мы тоже говорили.

— Могу ли я напомнить достопочтенному депутату, что он тоже как-то раз ошибся?

— Да, и заплатил за это дважды.

Я уткнулась носом в щеку Хлои. Она пахла молоком и детским лосьоном, невинный, безобидный, простой и честный запах. Я представила свою вину, как струю грязного выхлопа в бесконечно чистое небо. А вдруг я повредила Уиллу? Поставила на него каиново клеймо?

— Мне очень жаль. Я забыла, как сложно скрывать то, что думаешь на самом деле.

Уилл выдвинул ящик с рубашками.

— Неужели для тебя это так трудно? Никогда, никогда не говори того, что думаешь.

Последовало долгое напряженное молчание, каждый обдумывал последствия сказанного.

— Уилл, тебе не кажется странным, что для того, чтобы выглядеть честными и открытыми, мы должны притворяться?

Уилл выбрал голубую рубашку и осмотрел воротник.

— Я знаю, — он посмотрел на меня с недоумением, почти со страхом. — Знаю.

Мой отец пришел в ужас, когда я позвонила и почти бессвязно от рыданий и усталости сообщила ему о своем бессилии.

— Я выезжаю, — сказал он. — Дай мне час, чтобы все уладить.

Он прибыл минута в минуту.

— Ты едешь со мной в Эмбер-хаус, — заявил он. — Я позвонил Бенедетте, и она едет ухаживать за тобой.

— Ты позвонил Бенедетте? Ты вызвал ее? — глупая улыбка расползлась по моему лицу. — О, папа, я так давно не видела ее. — Потом я сказала. — Я не могу оставить Уилла.

— Уилл будет приезжать в Эмбер-хаус на выходные. Все просто. — он крепко обнял меня. Я потащила его на мою неприбранную кухню и задвинула ногой корзину с выстиранной одеждой Хлои под стол.

— Извини, здесь грязно, но я слишком устала, чтобы заняться уборкой.

Он бросил ключи от машины на стол.

— Ты моя дочь, и тебе нужна моя помощь. Поедем прямо сейчас. Дом готов.

— Хорошо. — я села с чувством головокружительного облегчения.

Я позвонила Уиллу и сказал, что еду с отцом домой.

— Только на несколько недель.

— Что значит «домой»? — обиделся он. — Я думал, что твой дом рядом со мной.

— Извини. Оговорилась. — но он стал заметно холоднее, и я не в первый раз пожалела, что мы не можем обсуждать наши проблемы и планы по телефону.

— Ты не возражаешь? Там мне и Хлое будет лучше.

— Я вижу, ты уже сама все решила. — но, в конце концов, он сказал: — Конечно, тебе надо ехать. Конечно, тебе нужна помощь.

Я положила трубку и заметила слой пыли на уродливом радиаторе под окном. Я слишком устала, чтобы идти за тряпкой. Я просто подула. Пыль поднялась с места.

— Улетай, — сказала я ей. — Собирайся в облако и лети в другое место.

Когда мы приехали в Эмбер-хаус, отец выхватил Хлою у меня из рук.

— Полюбуйтесь на нее! Какая красавица.

— И умница, папа. Посмотри, как все бегают вокруг нее.

Хлоя взглянула на своего деда. Он сел и положил ее на колени.

— Я не повторю с ней моих ошибок.

— Ты не делал ошибок, — сказала я. — Ты был самым лучшим отцом.

Он пожал плечами.

— Бывали дни, когда я был готов упаковать тебя и отправить к твоей матери. Но, конечно, я этого не сделал.

Я занялась стопкой подгузников Хлои.

— Ты собирался это сделать? — неожиданно на глаза навернулись слезы.

— Франческа, ты меня не поняла. Как только ты родилась, я понял, что жить без тебя не могу. Я хотел, чтобы тебе было хорошо, и старался привыкнуть к новой жизни. — он погладил пальцем пухлую щечку Хлои. — Ты поймешь.

Я наблюдала, как внучка и дед смотрят друг на друга. Я уже поняла. Я тайком вытерла глаза и улыбнулась им. На несколько секунд я погрузилась в любовь, безусловную и безыскусную, которая заставила меня почувствовать себя лучше и увереннее.

Хлоя открыла рот и начала кричать. Мою грудь защипало, начало сочиться молоко. Быстро, как молния, отец передал дочку мне в руки.

Ничего не переменилось в Эмбер-хаусе. Он был мирным, надежным, немного потертым и знакомым. Это позволило мне расслабиться и успокоиться. Он знал меня, я знала его. Никаких сюрпризов. Никаких ненужных изменений. Отец был прав. Я нуждалась в этом отступлении, и с приездом Бенедетты тяжкое бремя упало с моих плеч.

— Санта Патата, какая ты бледненькая, — сказала она. — Тебе надо есть печень. Я приготовлю ее для тебя.

Она возглавила нашу жизнь, словно и не было прошедших лет, словно Бенедетта не выходила замуж и не овдовела, а я сама не выросла. Она отдавала приказы на фронте и суетилась в тылу — стирала и складывала одежду Хлои, проверяла, чтобы я спала днем, укачивала Хлою, когда она капризничала после вечернего кормления.

— Ты моя bambino,[10] Фанни, и я с нетерпением ждала bambino моей bambino. - ритмы и переливы ее голоса будили во мне спящие отголоски моего детства.

Они были мудры, мой отец и Бенедетта. И щедры. Позабыв о своем прошлом, они объединились, чтобы дать мне пространство мира и покоя, где я могла сосредоточиться на Хлое. Я узнала, что один крик означает голод, а другой, что ей неудобно или скучно. С советами Бенедетты (мы общались на ее ломаном английском и моем далеко не совершенном итальянском) я научилась предвидеть потребности Хлои — когда кормить, когда укладывать спать, когда может потребоваться дополнительное успокаивающее средство. Под присмотром Бенедетты мои мышцы приобрели гибкость и силу, чтобы легко и изящно принять на свои плечи груз перемен и материнства.

Вечер был прохладным и ветреным. Я толкнула стеклянную дверь гостиной и вышла. Запах в саду никогда не менялся: сырая земля, резкое и едкое дуновение плесени, сладкий аромат шиповника. Газон был влажным, почва мягкой и мои ноги оставляли в ней глубокие следы, когда я направилась к буку. Он был все тем же, и его звуки были знакомы — шелест листьев, свист ветра, лучики света, пробивающиеся сквозь густую сень.