— Вот твоя дочь, Уилл.

Он наклонился, обнял меня за плечи и поцеловал. Он был расстроен и зол на себя.

— Это было последнее заседание. Положение о детском труде в Азии на британских производствах. Я не могу винить тебя, если ты злишься.

— Я не сержусь… уже.

— Я выключил пейджер и забыл про него, а потом пошел ужинать в пиццерию. Я все пропустил?

Его раскаяние казалось почти комическим, но это было грустно. Да, он пропустил — тот особый удивительный момент, когда в наш мир пришла Хлоя.

Схватки, неудобство и гормональная буря истощили мои силы.

— Пойди посмотри на свою прекрасную дочь. А потом, пожалуйста, позвони папе… и моей матери. Я ей обещала.

— Я надеюсь, ты простишь меня?

Конечно, я простила. Хлоя была со мной и в безопасности, так что не было ничего такого, что я не смогла бы простить.

Через две недели мы переехали в новый дом в Ставингтоне. Я неохотно согласилась на переезд из безопасности квартиры, но Уилл настоял, чтобы мы соблюдали ранее согласованный график.

— Мы справимся, — сказал он в ответ на мои доводы о сложном графике кормления и пеленания детей, который казался мне непостижимой математической задачей. — Все уже готово. Мы можем отвезти нашу дочь в наш новый дом.

Все еще слабая и растерянная, я подчинилась Уиллу, а он, все еще под влиянием вины за свое отсутствие при родах, самостоятельно упаковал и перевез наши вещи. Я не делала ничего, мне это казалось разумным. Я не хотела ничего делать.

— Я не хочу вставать, готовить, стирать одежду, даже думать. — после родов даже мой голос стал звучать иначе. Я предполагала, что просто охрипла от криков, но почти поверила, что перемены затронули каждую клетку моего тела.

Уилл отнесся к моим словам с трогательной серьезностью.

— Это нормально, чувствовать себя опустошенной из-за ребенка.

— А ты откуда знаешь?

— Прочитал в книгах. — я не потрудилась ответить, и он продолжал более настойчиво. — Как только переедем, тебе станет лучше. Я буду приезжать каждую пятницу.

Я почти чувствовала жалось к нему, так отчаянно он стремился сделать все правильно.

Поля ощетинились стерней по обе стороны нашего тяжело нагруженного автомобиля, ветви буков качались на ветру. С заднего сиденья машины, где я устроилась вместе с Хлоей, я посмотрела на поля. Нравится мне это или нет, теперь они всегда будут у меня перед глазами.

Манночи ждал у входной двери. Профессиональная улыбка потеплела, когда он помогал мне выйти из машины.

— Добро пожаловать всем вам, — сказал он торжественно. В ответ на его приветствие Хлоя проснулась и заплакала. — Можно мне? — спросил Манночи и взял ее на руки. — Как поживаешь? — Хлоя перестала плакать.

— Я не знала, что вы так хорошо справляетесь с младенцами, Манночи.

— Она красавица. — Манночи качал Хлою именно так, как ей нравилось.

Уилл заглянул через плечо.

— Ты тоже так считаешь?

Я оставила их и переступила через порог. В доме усердно поработали, он был отремонтирован с помощью дешевых стройматериалов из местного магазина, даже ковры были уже постелены.

Недавно покрытые лаком перила слегка липли к пальцам, а, когда я поднялась наверх, новенький ковер скользнул под моими ногами. Первое, что я сделала в нашей спальне — распахнула окно и позволила свежему воздуху разбавить насыщенную запахом краски духоту.

Мое тело болело, а мой мозг был вялым, пористым и бесцветным, как перестоявшее тесто. Кроме тех минут, когда я смотрела на Хлою, я чувствовала холод и безразличие к окружающей жизни.

Где-то внизу заплакал ребенок. Во мне вспыхнула обида: я потеряла привилегию побыть в одиночестве.

Манночи поднялся ко мне.

— Хлоя плачет.

Я не двигалась.

— Я слышу.

Он попробовал снова.

— Кажется, она проголодалась.

Я знала, что должна закрыть окно и спуститься вниз. Но я не хотела отводить взгляда от облаков и ветвей бука, безжалостно вонзающихся в небо.

Манночи коснулся моей руки. Заботливый мягкий жест.

— Фанни, ты была у врача в последнее время?

Слезы стекали к уголкам моего рта. Я все потеряла. Мой дом на дереве и моя свобода были где-то далеко, в другой стране. Будут идти годы, я буду стареть, и никогда туда больше не попаду.

Слезы испугали меня: я боялась, что я не в состоянии справиться с простейшими делами, не говоря уже о блестящем управлении домом и воспитании ребенка.

Я ощутила соль на языке.

— Зачем мне врач?

— Фанни! — в дверях появился Уилл с кричащей Хлоей на руках.

Я неохотно повернулась.

— Дай ее мне.

Он сунул малышку мне в руки и посмотрел встревоженно.

— Ты в порядке?

— Да, — сказала я.

Мужчины спустились вниз, и, пока они выгружали багаж, я сидела на кровати с Хлоей и кормила ее. Со смесью восторга, гнева и умиления я смотрела на маленькие круглый рот, на голубые вены почти прозрачных век.

— Ты жадная кокетка, — сообщила я ей.

Хлоя не обратила на мои слова внимания. Когда она наелась, ее голова откинулась, и она заснула. Постепенно гудящая буря чувств во мне утихла.

Уилл подошел с чашкой чая и с любовью смотрел на нас. Его присутствие было успокаивающим, и я вдруг почувствовала себя счастливой и умиротворенной.

— Давай посидим немножко здесь, — сказал он и прижал меня к плечу, а потом положил Хлою к себе на колени. — Нам некуда спешить. Я так люблю вас обеих, девочки, — добавил он.

— Хорошо, готово, — крикнул фотограф от Ставингтон-пост. Камера вспыхнула. — Еще, — приказал он. Я попыталась укрыть за Уиллом свой все еще громоздкий живот. — Улыбнитесь и посмотрите налево.

Получилось не так плохо, как я опасалась. Оказаться центре внимания было довольно весело и, возможно, в другое время мне это бы понравилось.

— Можем ли мы сфотографировать вас с ребенком?

Единственное в чем мы с Уиллом были абсолютно единодушны, так это в желании уберечь Хлою от интереса публики и фотографов. Тем не менее, на пресс-конференцию в мэрии мы прибыли с нашей месячной дочкой. Это считалось чрезвычайной ситуацией.

Старший депутат заболел и Уилла насильно завербовали на телевидение для дискуссии о транспорте. В запале он произнес фразу, которая звучала так, словно он разделяет противоположную партийной политике точку зрения, что могло для него обернуться черной меткой.

После программы он поздно вечером добрался до Ставингтона совсем больным. Я массировала ему лоб, растирала виски и сделала чай.

— Со мной так случается иногда, когда дела идут плохо. Глупо, правда?

Его признание глубоко тронуло меня, и я просидела с ним несколько часов, разрабатывая план ограничения ущерба.

Утренние газеты сообщили о программе и особо упомянули Уилла. «Легко и доходчиво», написал один авторитетный критик. «Выступление Прекрасного Принца», заявило еще одно (дешевое) издание. Манночи позвонил по телефону, и они пришли к согласию о необходимости целенаправленной местной публичности для укрепления позиций в своем округе.

Один из репортеров спросил:

— Как вы относитесь к тому, что вас считают самой блестящей парой в Парламенте?

Девушка в кожаных брюках подняла палец.

— Вы самостоятельно кормите ребенка, миссис Сэвидж?

Вмешался Манночи:

— Сегодня мы обсуждаем только политику.

Девушка поморщилась. Политику? Вернитесь в реальность!

Естественный и улыбающийся, Уилл позволил фотографам снимать его сколько душе угодно и ответил на все вопросы. Но я заметила в его глазах выражение, которое не означало ни покорности, ни терпения. Это был очень личный взгляд, который могла понять только я — указание на нашу тайную чувственную близость — и это заставило меня затрепетать.

Манночи устроил еще одно интервью, и я вошла с маленькой Хлоей, которая вела себя прекрасно, в небольшой офис, где меня ждала девушка в кожаных брюках по имени Люси.

Она положила между нами магнитофон.