Минутой позже встречаем барракуду. Басби удивлен.

Ведь классическая барракуда предпочитает мелкие воды и держится ближе к берегу, а в открытом море обычно водится ваху, только на первый взгляд похожая на барракуду.

Да нет, эта сильно выступающая нижняя челюсть явно принадлежит Sphyraena barracuda. Любопытство барракуд чуть ли не вошло в поговорку, однако эта проходит мимо мезоскафа без остановки, едва удостоив нас взглядом.

Внезапно — мы явно вошли в интересную зону! — появляется великолепная молотоголовая акула, поразительное создание, у которого глаза помещены на причудливых выростах по бокам головы. Казалось бы, полное противоречие всем законам гидродинамики, — и однако же какое изящество, какая поразительная грация в движениях этого чудовища, известного своей быстротой и свирепостью. Акула обозревает нас одним глазом (что поделаешь, так уж она устроена), делает круг-другой, потом исчезает. Молотоголовые акулы глотают все подряд, в их желудках находили консервы и даже секстанты, но мы великоваты для этой пасти, к тому же запах масла из аккумуляторных батарей вряд ли соблазнит хищницу подойти ближе.

Вижу также маленькую рыбку, очевидно Myctophidae (светящийся анчоус). Не исключено, что она сопровождает нас с того горизонта, откуда началось всплытие «Бена Франклина», ведь представители этого вида неустанно циркулируют на средних глубинах, заходят и поглубже. Вдруг анчоус бросается на крупинку планктона, но отступает, потому что крохотное создание дает решительный отпор, после чего долго не может успокоиться. Наблюдавшие эту сцену сальпы ликуют — крутятся, вертятся, упоенно исполняют свои излюбленные акробатические трюки.

Обе уравнительные цистерны пусты — так и должно быть, это в порядке вещей. Но телефон безобразничает. Казу нужно выяснить, можно ли нам выходить на поверхность. В ответ доносится сплошное журчание.

Каз придумывает новый ход:

— Если слышите меня, помолчите!

Но поверхность знай себе журчит, а этот язык понятен морю, акулам и прочим морским обитателям, только не нам.

В 12.05 наша рубка поднимается над ровной гладью штилевого океана. Сразу же устанавливаем радиосвязь. Первый этап подводного дрейфа завершен. Не без горечи, чего уж скрывать, смотрим на пробивающиеся через верхний иллюминатор лучи солнца. Чувствуем, как покачивается «Бен Франклин». «Приватир» не мешкая берет нас на буксир. Идем на восток, в сторону Гольфстрима, до него сейчас 50 километров.

Разумеется, люка мы не откроем. «Спасательная» операция не должна вносить никаких изменений в наши условия, с этим строго, нам даже не разрешается использовать шлюз и передать личные письма родным. Это, пожалуй, уж чересчур… Правильно используя шлюз, то есть, как и на глубине, все время держа одну из его дверей закрытой, мы нисколько не изменили бы внутренних условий. Но для поверхности приказ есть приказ, даже когда всем очевидно, что он нелеп. Что ж, их можно понять: связь с берегом ненадежная, подчас совсем плохая, и они предпочитают держаться утвержденных правил, чем пойти на импровизацию.

Пусть в данном случае она ничем не грозит, но ведь в другой ситуации можно и в беду попасть.

Целый день, точнее, шестнадцать часов проводим мы на поверхности моря, а так надеялись, так старались месяц с ней не встречаться. Время от времени в иллюминаторы видно одного из членов экипажа «Приватира» — он ходит по мостику мезоскафа, проверяет то, се, снимает протонный магнитометр, который отказал уже в первые дни дрейфа. Прибор дорогой, и Басби озабочен тем, чтобы его поскорее убрали в надежное место.

Весь этот долгий день и часть ночи мы ничем особенным не заняты. Все задумчивы, все размышляют о том, что нам готовит будущее. Еще не дошли до Хаттераса, а нас после двенадцати дней дрейфа уже вынесло из Гольфстрима — что же будет после мыса? Сумеем ли мы удержаться в течении еще сутки, двое суток? Как построить работу, чтобы был толк и от второго этапа экспедиции, если он распадется на ряд коротких переходов?

Сводя воедино отрывочную информацию с поверхности, начинаем понимать, какой потерей было для нас временное отсутствие «Линча». Останься он на месте, его блестящий отряд океанографов, наверно, сумел бы своевременно обнаружить сюрприз, подготовленный для нас Гольфстримом, и предупредить нас. А мы, приняв контрмеры в самом начале, возможно, смогли бы избежать изгнания из Гольфстрима. Получен полезный урок. Теперь только бы «Линч» смог сопровождать нас до конца.

Как я уже сказал, люков нам открывать не придется.

Для этого есть несколько причин. Перед стартом в наших совещаниях на берегу было решено: если даже неподвластные нам обстоятельства вынудят внести какие-то изменения в эксперимент с дрейфом, желательно, чтобы эксперимент по выживанию продолжался все тридцать дней. НАСА, а следовательно, и подписавший контракт с космическим управлением «Граммен» больше озабочены тридцатью днями выживания, чем 1500-мильным переходом под водой.

К тому же, думается, нам было бы тяжеловато снова взваливать на свои плечи бремя двух-трехнедельной изоляции в мезоскафе, вкуси мы в тот день толику воли на солнце и свежем воздухе.

Доктор Ален Бомбар, который пересек Атлантику на маленькой надувной лодке, кормясь только тем, что вылавливал в море подручными средствами (хорошо изученными заранее, но достаточно простыми, чтобы теоретически любой потерпевший кораблекрушение мог ими воспользоваться), рассказывает, как он на полпути встретил лайнер и был приглашен на борт. Полагая, что невредно будет нарушить монотонность своего одинокого плавания, Бомбар согласился. Разумеется, он ничего не ел на лайнере, ему достаточно было просто побыть среди людей. И однако, вернувшись на свою лодчонку, он долго не мог настроиться на прежний лад; иллюзия оказалась очень живучей, и передышка вместо радости принесла ему неприятности.

Вот и у нас что-то в этом роде. Я предпочитаю — по-моему, все мы предпочитаем — оставаться в нашей подводной обители все тридцать дней без перерыва.

Ничего, хоть накопим немного тепла. Солнце нагревает корпус, и температура внутри мезоскафа поднимается до 29 °C.

А впереди нас ждет еще одно маленькое происшествие…

Чтобы всплыть, мы маневрировали двигателями и жидким балластом; теоретически и погрузиться можно было, пользуясь теми же средствами. Однако нам было выгоднее принять на борт твердый балласт, главным образом для возмещения примерно 150 килограммов израсходованного воздуха. Зачем пускать двигатели и расходовать электроэнергию, когда есть другой способ? И я попросил поверхность добавить нам 450 килограммов балласта; избыточные 300 килограммов нетрудно будет сбросить во время погружения. Поверхность ответила, что мы получим 1125 килограммов — для большей верности. После они объяснили, чем руководствовались: хотели, чтобы погружение началось беспрепятственно и не пришлось бы в последнюю минуту добавлять нам еще балласт (ведь ночью, да еще если поднимется волна, это может быть сложно).

Как известно, к цели можно прийти разными путями. В этом случае поверхность взяла инициативу в свои руки, стремясь обеспечить гладкое начало погружения.

И начало было гладким. Да еще каким!

4.07, 27 июля, уходим под воду.

4.11. 110 метров.

4.15. 250 метров.

4.19. 400 метров.

С начала погружения мы сбрасываем избыточный балласт, итого сброшено уже 725 килограммов, а мезоскаф продолжает быстро идти вниз, лишь слегка замедляя ход. Мы чувствуем себя как в свободном падении; при такой скорости мезоскаф с ходу проскочит точку равновесия, потом пойдет обратно и будет еще некоторое время ходить вверх и вниз, прежде чем стабилизируется. И незачем пытаться остановить его — сейчас надо определить скорость и вес аппарата, а также температурные параметры. Мы уже заняты этими вычислениями, может быть, несколько отстаем от событий, но в общем ситуация под контролем. Тем не менее Каз озабочен — не потому, что мезоскафу сию минуту грозит какая-то опасность, а потому, что он боится, как бы мы из-за неверного маневра не всплыли опять на поверхность или, наоборот, не превысили глубину, положенную нам «по штату».