Известно, что дельфинов ставят по разуму на второе место после человека. (Что они сами об этом думают, пока не выяснено.) В Калифорнии и во Флориде есть много центров обучения этих млекопитающих. Дельфины даже играют главные роли в одной телевизионной программе. Я обсуждал со специалистами центра в Форт-Лодердейле (Флорида) возможность научить дельфина носить почту; ведь полицейская собака вполне справляется с таким делом, а дельфин, несомненно, «умнее» собаки. (Здесь тоже нам недостает более точного определения.) И даже почти договорился с «Грамменом», но, к сожалению, у нас не хватило времени осуществить этот замысел. К тому же такой опыт обошелся бы довольно дорого, ведь обучение длится долго, не говоря уже об опасности потерять дельфина, если он во время работы встретит сородича и захочет вернуться к вольному образу жизни. Вполне возможный случай, особенно если сородич будет противоположного пола…

Итак, в день премьеры, 22 ноября 1968 года, у нас не было дельфина. Не было и специального послания для отправки на поверхность. Но мы хотели испытать шлюзовую камеру и передать привет руководителям «Граммена». Поэтому мы отправили наверх бутылочку с письмами вице-президенту компании Уильяму Жарковскому, который пристально следил за сборкой мезоскафа, и начальнику Управления морских конструкций Уолтеру Скотту. Письма должны были в тот же вечер проштемпелевать на почтамте в Палм-Биче. Аквалангист Жерар Бехлер увидел всплывающую бутылочку и подобрал ее.

В 16.15 мы проверили прожекторы. Они работали хорошо, но вода была не очень чистая, и мы не увидели ничего интересного.

Температура остановилась на 24,6 °C. Вода на дне гавани была несколько холоднее, чем на поверхности, это компенсировало естественную тенденцию к повышению температуры внутри аппарата. Но влажность воздуха продолжала расти и достигла уже 94 процентов. Чувствовалась необходимость в более эффективной системе для борьбы с влажностью. Я с самого начала энергично выступал за силикагель,[65] которая очень хорошо показала себя в батискафе.

Нам предстояло провести еще одну, заключительную проверку: сбрасывание аварийного балласта. Его можно отдать разными способами — или постепенно, выключая ток в магнитных затворах, как я это делал на первом мезоскафе, или весь сразу, для чего открывают ручным гидравлическим приводом большой затвор. Если затвор почему-либо заклинит, скажем прилипнет какой-нибудь моллюск, можно надавить посильнее и преодолеть сопротивление. Наконец, если нужно надолго заблокировать железную дробь, можно намагнитить ее; примерно такая система работала у меня на «Огюсте Пикаре».

В этот день мы сперва испытали различные магнитные устройства и сбросили несколько килограммов балласта, а в 16.35 открыли гидравликой затвор и начали всплывать.

Еще не было 16.36, когда мы достигли поверхности. В 16.37 продули балластные цистерны, в 16.38 открылись двери. Премьера «Бена Франклина» была завершена. Она прошла без сучка, без задоринки. Можно начинать приготовления ко второму погружению.

Недостаток места не позволяет даже перечислить все испытания, которые мы провели зимой 1968/69 и весной 1969 года, не говоря уже о том, чтобы подробно рассказать о них. Компания «Граммен» требовала от нас предельной методичности, не останавливаясь при этом перед расходами. Для фирмы это было привычно; я же, европеец, не всегда был склонен одобрять такую щедрость. Впрочем, результаты были хорошие. Мало-помалу члены экипажа осваивались с новыми обязанностями. Кое-кто из новичков совсем не обладал морским опытом, и моряки «Граммена», особенно Билл Рэнд, Дон Казимир, Гарольд Дорр и Брюс Соренсен, терпеливо вдалбливали в них науку.

11 декабря пришел срок для первого сравнительно долгого испытания — непрерывного трехдневного погружения.

Основная разница между «Беном Франклином» и всеми прочими исследовательскими подводными аппаратами заключается в том, что мезоскаф намного просторнее, и в том, что он может больше месяца находиться под водой. Теперь настало время провести достаточно продолжительные испытания, чтобы отработать все элементы системы жизнеобеспечения: состав воздуха (кислород, углекислый газ, влага), внутренняя температура, среднее потребление электроэнергии. А также освоиться с пищей, с расписанием работы, наблюдений и отдыха — словом, со всей обстановкой.

Трехдневное погружение продолжалось с 11 по 14 декабря 1968 года, проходило точно по плану и позволило нам сделать наблюдения, сыгравшие важную роль. На этот раз в команду вошли Дон Казимир, Эрвин Эберсолд, Гарольд Дорр, Джон Грив, Рэй Девис и я. Девис — микробиолог, ему предстояло три дня охотиться за микробами, чтобы выяснить, где они станут прятаться, где будут выходить из своих укрытий, и что надо сделать, чтобы они нас не трогали.

11 декабря в 10.45 мы отошли от пристани и заняли позицию посредине гавани. В 11.34 были задраены люки.

В 11.38 открыли клапаны затопления и в 11.47 сели на грунт. За три дня мы надеялись если не сделать какие-либо сенсационные подводные открытия, то хотя бы провести интересные наблюдения в окружающей толще. Когда аппарат достиг дна, видимость была скверная, и мы смогли рассмотреть лишь несколько рыб, они плавали вокруг нас в одном-двух метрах. Однако мы рассчитывали, что с началом прилива видимость улучшится, ведь море приносит в гавань огромное количество чистой воды.

Нас было шестеро, и мы разбили сутки на четырехчасовые вахты. Я нес первую вахту вместе с Гарольдом Дорром; он мне очень нравился своим спокойствием, уверенностью и усердием.

Вообще-то дел было немного, система жизнеобеспечения работала почти автоматически, и я мог сколько угодно глядеть наружу через иллюминаторы. Правда, в наши обязанности еще входили различные регулярные наблюдения. Кроме проверки процента кислорода и углекислого газа в воздухе, мы должны были следить, чтобы в атмосфере мезоскафа не появился какой-нибудь ядовитый газ. Что может быть проще: скажем, нагреется изоляция электропроводки, вот уже и могут выделиться отравляющие вещества. Правда, при коротких погружениях эти газы в малых количествах не опасны, но совсем другое дело, когда вы заперты в аппарате на несколько дней или недель.

У нас был набор пробирок с реактивами, изготовленный любекской фирмой «Дрегер». Он позволял обнаружить малейшие следы «ядовитых газов», которые могли появиться на борту, — от ацетона до гидразина. В эти «от и до» входили трихлорэтилен, толуол, треххлористый углерод, фосген, озон и еще три десятка «вредных газов». Сразу отмечу, что в это трехдневное погружение мы обнаружили следы лишь ацетона, метилбромида и олефина.

Уровень углекислого газа легко регулировался пластинами с гидроокисью лития, которая поглощает и связывает этот газ. Пластины заменялись по мере надобности. Однако приходится отметить, что приборы, регистрирующие уровень углекислого газа, давали разноречивые показания. К счастью, углекислый газ вызывает головную боль задолго до того, как становится по-настоящему опасным. К тому же активность пластин с гидроокисью лития легко определяется по их нагреву: как только они остывают, ставь новые.

А вот проблема влажности воздуха оказалась более твердым орешком. Выше я уже говорил, что настойчиво советовал применить силикагель. Однако специалисты продолжали искать другое вещество с достоинствами силикагели, но без ее недостатков, например что-нибудь не столь тяжелое и громоздкое. А такого вещества найти не удалось, да еще и от силикагели отказались, поэтому процент влажности в мезоскафе быстро достиг порога насыщения. Началась конденсация влаги на стенках корпуса, потом стал накрапывать дождик. Не такой ливень, какими славна Флорида, но все же вполне достаточный, чтобы наши книги, таблицы, блокноты и прочие бумаги отсыревали. Вообще все вещи, включая одежду, простыни и одеяла, жадно впитывали влагу. Ляжешь спать или просто отдохнуть — и подвергаешься этакой изощренной восточной пытке. Сверху непрерывно падают отвратительные, холодные настырные капли. Привыкнешь — дремать можно, но выспаться как следует не дадут.