Сегодня мы снова пойдем на грунт. Если обнаружим там течение, которое позволит пройти какой-то отрезок пути и провести наблюдения на большой площади, задержимся на сутки, как предусмотрено программой. Температура воды там будет около 8 °C, часов через десять воздух в мезоскафе охладится градусов до 10, а мы проведем над грунтом еще 10–14 часов, да после начала всплытия пройдет не меньше 10 часов, прежде чем внутри аппарата опять установится сносная температура. Проще говоря, нам предстоят двадцать четыре арктических часа… Каз молится всевышнему, чтобы на дне не оказалось подходящего течения. Тогда мы за два-три часа управимся с наблюдениями и мезоскаф не успеет остыть так сильно.

К полудню амплитуда вертикальных качаний достигает 20–30 метров. Прежде чем мы пойдем вниз, Кен Хэг проводит с помощью «Линча» очередную серию акустических замеров. Он записывает на магнитной ленте многократные эхо, и я наблюдаю бег причудливых волн на осциллоскопе. На полпути к поверхности фиксируется «нечто», какое-то очень слабое эхо. Кен не берется с ходу расшифровать его. Что это — таинственный «глубинный рассеивающий слой», который мы мечтаем увидеть своими глазами?.. Или всего-навсего термоклин, то есть рубеж, где происходит резкий скачок температур? Как бы то ни было, сейчас еще рано разбираться в собранных данных. Этим много месяцев будут заниматься на берегу Кен Хэг и другие специалисты.

Технику замеров можно описать так. На глубине 10 метров производятся взрывы, дающие «белый» шум; «белый», потому что он представляет собой смесь всех «акустических красок», то есть всевозможных частот. А мы замеряем разницу во времени между волнами, которые доходят до нас непосредственно от «Линча» (расстояние около 1,6 километра) и после отражения от дна (расстояние около 150 метров).

В 14.00 готовимся идти вниз. Несмотря на мысль о предстоящем холоде, настроение приподнятое, мы воодушевлены добрыми вестями с Луны: нам сообщили (как всегда, в двух словах), что лунный модуль благополучно оторвался от Луны и вышел на окололунную орбиту. Меньше чем через час он соединится с командным модулем.

Я нахожусь на пилотском посту, потому что Эрвин нес вахту почти всю ночь. Погружение без приключений: четыре с половиной часа мезоскаф плавно приближается ко дну, несколько раз останавливаясь по собственному почину. После остановки он не сразу возобновляет погружение, иногда даже пытается подвсплыть, потому что инерция увлекает его выше уровня, на котором наступает равновесие; как маятник возвращается назад, так и мезоскаф сперва приподнимется, потом уже стабилизируется на данной глубине. Увлекательная игра — точно определить, когда именно надо принять воду в уравнительную цистерну, чтобы предупредить всплытие и в то же время не ускорять погружение.

Размеренно, спокойно набираем глубину под звуки популярной музыки, щедро источаемой нашим кассетным проигрывателем. В ходе погружения Дон Казимир ориентирует мезоскаф в направлении север-юг, чтобы мы сразу же пошли вперед нужным курсом, если есть течение в придонном слое.

В 15.52 Кен Хэг возвещает, что видит через иллюминатор дно метрах в десяти под нами. А уже в 15.55 мы быстро дрейфуем над грунтом, несколько секунд идем боком, словно краб, но тут же гайдроп разворачивает мезоскаф носом по курсу. Течение есть, и притом довольно сильное. Небо не услышало молитвы Дона Казимира, но предстоящие интересные наблюдения должны вознаградить экипаж за холод, которым уже дышат стальные стенки.

Вода тут не очень прозрачная. Грунт выглядит зернистым и твердым. Может быть, перед нами марганцевые конкреции, содержащие разные минералы и подчас делающие морское дно похожим на поле, усеянное картофелинами? Нет, это явно не то. К сожалению. Приглядевшись как следует, мы видим, что приняли за конкреции маленькие неровности грунта. Дно тут покатое, и по мере нашего дрейфа на север глубина продолжает возрастать.

Так как вода мутновата, мы особенно пристально следим за сонаром, прощупывающим толщу моря впереди мезоскафа. Отчетливо слышим издаваемый им протяжный свист переменной частоты и вспоминаем старые радиоприемники, на которых так трудно было настроиться на удаленную или слабую станцию.

Здесь есть все основания быть начеку — карта украшена выразительной четкой надписью: «Осторожно, опасный район». Предвкушаем увлекательные встречи… Вероятно, в этом месте военные моряки, летчики или армия когда-то утопили списанные боеприпасы или взрывчатку. Если срок годности боеприпасов в самом деле истек, они скорее всего больше не опасны. Тем не менее лучше не зацеплять взрыватели гайдропом.

Заметно похолодало, сейчас 15,5 °C, а в ближайшие часы температура понизится еще минимум на 5–6°, ведь за бортом 8,36 °C. Однако холод явно не смущает очаровательную маленькую креветку, которая плавает в 7–8 метрах над грунтом. Не могу разглядеть, есть ли у нее на задних ножках уплощения, которые позволяют ракообразным свободно маневрировать в воде.

Рассматривая дно, окончательно убеждаюсь, что неровности, которые я принял за марганцевые конкреции, на самом деле представляют собой рябь на очень темном песчаном грунте, возможно содержащем титан. На дне борозд скопился то ли более легкий песок, то ли новейшие отложения.

Местами неровное дно пересекают широкие полосы, словно какие-то движущиеся предметы оставили свой след. Метины от килей подводных лодок? Вряд ли, ведь глубина около 400 метров, а так глубоко работают только исследовательские аппараты.

В 18.20 садимся на грунт. Несколько минут экипаж перебегает от иллюминатора к иллюминатору, стараясь что-нибудь рассмотреть. Вижу двух великолепных длинных рыб, но определить их не могу. Они приближаются к нам, двигаясь боком против довольно сильного течения. Угри?.. Наверное сказать не берусь.

Рисунок ряби на грунте неодинаковый, а местами ее и вовсе нет, дно словно подметено и отлакировано течением. Кстати, мезоскаф еще недостаточно тяжел, чтобы противостоять этому течению, напор воды пересиливает трение о грунт, и мы тоже смещаемся боком. А это против правил и вызывает у нас некоторую озабоченность. В интересах большинства делаем вид, будто услышали, как Фрэнк Басби говорит, что измерения закончены, и продуваем уравнительные цистерны, чтобы приподняться и дать гайдропу развернуть нас, как положено.

Снова дрейфуем в нескольких метрах над дном; вдруг сонар сигнализирует, что прямо по курсу возникло какое-то препятствие. И так как течение не позволяет нам остановиться, немедленно решаем еще подвсплыть. Разворачиваем вертикально два двигателя, и мезоскаф совершает тридцатиметровый прыжок, чтобы пройти над преградой. Дон Казимир докладывает поверхности о нашем маневре. Нам задают вопрос, какого рода препятствие. Дон говорит, что он не знает, мы его не видели, это могла быть скала, мог быть коралл — все что угодно, он не в состоянии сказать ничего определенного.

В сообщении, которое «Приватир» сразу же передает по радио на берег, слово «коралл» выделено, и вот уже во все концы летит весть: «На глубине 400 метров „Бен Франклин“ обнаружил огромный коралловый риф». Кто-то добавит подробности о форме, цвете и роде коралла; геологи и зоологи поразятся, что на этой широте, на этой долготе, на этой глубине найден коралл. Сотня газет перепечатает это сообщение. Чего доброго, нам придется организовать новую экспедицию только затем, чтобы все-таки найти коралл в этом районе и избавиться от необходимости писать опровержения…

Холодновато (около 14 °C). Даже крепыш Фрэнк Басби устал. Не выдержав сырости, он наконец соглашается на всплытие. Вечер проходит тихо и мирно, мезоскаф постепенно поднимается, неуклонно идя северным курсом.

В 20.00 Чет не то озабоченно, не то удовлетворенно докладывает, что обнаружил в нашей холодной воде «букашек». Только этого нам не хватало. Вода, специально дезинфицированная, до такой степени насыщенная йодом, что мы с трудом ее пьем, — и вдруг заражена! Каз запрашивает поверхность, как быть. После некоторой паузы нам отвечают, что эти «букашки» (подразумеваются бактерии, вирусы, насекомые и всякая прочая нечисть), по-видимому, не опасны, воду можно пить. Тем не менее осторожность не помешает.